Государыня

Софья поцеловала тетку и вышла вон. Хоть обдумать что и как… ага, размечталась! Не Кремль, а двор постоялый, проходной и провозной!

— Соня! — Тетка Татьяна.

— Все в порядке?

Тетка выглядела спокойной и довольной:

— Народ слушает Аввакума.

— И долго еще он будет метать бисер перед свиньями?

— Стыдить он их еще долго будет. А вот устыдятся ли…

— Если что — поможем. Тетя, на тебе весь этот бабский зверинец.

— Соня?

— Любава сейчас всем этим заниматься не сможет. Она в тягости, к тому же нерешительна, сама знаешь. А вот ты можешь всем объяснить, кто тут главный. Занимайся. Вся женская часть Кремля на тебе.

— А ты?

— А на мне будет мужская часть.

— Соня! Ты с ума сошла?! Это же…

— Попрание всех традиций. Размазывание моей репутации. Да и как еще меня слушаться будут. Знаю. А кто еще? Мальчишки, что ли? Феденька с Ванечкой?

Татьяна прикусила губу. А ведь и верно.

Некому. Сопливы еще племянники. Как ни странно признавать, но только у Софьи хватит и сил, и решимости, и… ведь по трупам пойдет, коли надобно. А и… пусть пойдет! С Татьяны хватило ночного боя. Куда только и милосердие делось?

— Справишься?

Софья усмехнулась. Зло и насмешливо.

— До Алешкиного возвращения. А там пусть сам разбирается, ежели кого успеет помиловать.

Это она уже решила. Пусть она будет плохой, а Алексей — добрым и хорошим. У нас же вечно так! Человек может быть хорошим только при сравнении. А сама Софья может продержаться до осени, только если будет рубить головы направо и налево. И — продержится.

— Вернулись бы, — отвечая ее мыслям, вздохнула Татьяна.

Софья сделала два шага вперед.

— Тетя, — попросила почти шепотом, только чтобы Татьяна слышала. — Отпиши Степану. Расскажи о ситуации, я тоже Алешке отпишу, надо, будет, как Степан приедет, замуж тебя выдавать. Жизнь не кончается, а тебе семья нужна, дети, дом свой…

Татьяна запунцовела так, что алым даже по шее метнулось.

— Сонюшка…

— Отпиши, тетя. И начинай гонять всю эту бабью свору. Будет что вспомнить замужней женщиной.

Татьяна усмехнулась:

— Ох и лиса ты…

А Софья того и добивалась. Скорбеть не время — потом поплачем. Жизнь продолжается, и ей не плакальщица над братом нужна, а союзница. Что и получится в результате.

Софья подмигнула тетушке и решительно направилась распоряжаться насчет похорон.

* * *

Анфим Севастьянович смотрел на крепость Кинбурн.

Да, высокая. Но…

Пушечный выстрел в качестве «здравствуйте, к вам гости» вполне подошел. Ядро громыхнуло в стену. По ней забегали, засуетились. Можно бы вступить в бой. Сделать насыпи, размолоть стены в труху.

Можно. Только — не стоит.

Кинбурн слишком близко к планируемой границе. Эта крепость им самим нужна как русский форпост. И гарнизон тут будет значительный. Ее укреплять, а не разрушать надо.

Так что пришлось поднимать белый флаг для переговоров и ехать поближе к стене.

Там парламентеров заметили и тоже махнули белым полотнищем — мол, давайте поговорим. Не прошло и получаса, как на стене появился турок.

Ферхад-паша, комендант Кинбурна.

Хитрово смотрел на него с безразличием опытного мясника, разглядывающего сотого барана. Резать? Пустить на племя? Нагулять жирок?

Кажется, турок это почувствовал. По полному, лунообразному лицу под чалмой струился пот.

— Почь… чем пожаль…

Кажется, это было «почто пожаловали?». Ну-ну…

Анфим Севастьянович кивнул толмачу. Кстати — одному из царевичевых воспитанников, именем Филимон. Мальчишка открыл рот и разразился длинным приветствием, которое сам Анфим понял с седьмого на десятое. Кажется, паренек восторгался храбростью и удалью паши, желал ему всего самого наилучшего и призывал на него и его семью благословение пророка. Как-то так. С другой стороны — война ведь не повод хамить противнику?

Паша, чуть пришедший в себя после приветствия, тоже открыл рот. И тоже выдал ответную речь не короче. Минут десять они просто переговаривались, обмениваясь любезностями. Воин не торопил парня. Пусть так, если принято…

Но наконец они перешли и к делу. И паша поинтересовался, что привело храбрых русских воинов под стены его ничтожной крепости.

Юноша перевел это боярину — и мужчина кивнул:

— Скажи, что мы пришли с войной. И предлагаем ему почетную сдачу. Мы выпустим его со всеми людьми — и пусть уходит в Очаков. Мы можем взять Кинбурн. Но нам не хочется сначала рушить, а потом восстанавливать крепость и зазря класть людей. Я знаю, их тут тысячи полторы. Нас же более пяти тысяч. Они погибнут без чести и смысла.

Филимон послушно перевел туркам сие рассуждение. Паша задумался — и принялся что-то говорить.

— Не соглашается.

— А ты еще раз скажи, что мы их перебьем.

Филимон кивнул. Торговаться его учить не надо было. Уже обучили. Причем — по самому жесткому методу. Голландскому. Так что следующие полчаса под стенами крепости шли переговоры. Турок сначала сомневался, что крепость возьмут, потом прекратил юлить и согласился, что — да, сопротивляться глупо.

Но где гарантии?

Честное слово Анфима Севастьяновича убеждало мало — турки пока с ним не сталкивались настолько тесно. Хотя лгать мужчина не собирался.