Государыня

Вспомнил Иван Васильевич наезды в Москву германского имперского рыцаря Николая Поппеля. Он дважды побывал в стольном граде. Первый раз, в 1486 году, явился как путешествующий гость, познакомиться с Русским государством. Тогда великий князь не оказал ему тёплого приёма. Да и княжне Елене было всего двенадцать лет. Какая уж там невеста для некоего маркграфа! Но спустя два года рыцарь Поппель приехал снова. Теперь он прибыл в Москву со свитой и представился как посол германского императора Фридриха III. Государь принял Николая Поппеля с почестями. И была беседа с глазу на глаз, лишь толмач стал свидетелем той беседы. Речь брачного посла лилась слаще мёда.

   — Мой господин, император великой Германской империи, желает дружбы с могущественным московским государем, — пел рыцарь Поппель, — потому жалует супругов для твоих старших дочерей — маркграфа Баденского и герцога Бургундского, владетелей многих земель.

Вроде бы и согрели душу Ивана Васильевича слова германского посла, но чего-то в его обещании недоставало. Да, маркграфы и герцоги сильные личности и власти у них больше, чем у иных королей, однако они не государи. И великий князь сказал послу:

   — Мало мне таких зятьёв, без корон они. Да и земли растерять могут, ежели мотовству подвержены. С чем останутся?

   — О, государь московский! — воскликнул Поппель. — Господом Богом императору дано право венчать коронами и жаловать в короли своих вельмож, одаривать их новыми землями.

   — Призрачно сие, славный германский посол, — ответил великий князь. Иван Васильевич знал, что цена таким королям в Германской империи не велика. Он высказал свои думы об этом Поппелю, и сговор не состоялся.

Надежда на породнение с императорским домом Европы пришла к Ивану Васильевичу с появлением в Москве посла австрийского принца Максимилиана, графа Делатора, который приехал в стольный град летом 1490 года. Великий князь был более милостив к графу Делатору, чем к рыцарю Поппелю. Он дал согласие принять официальных сватов. На прощание одарил графа золотой цепью с православным крестом, горностаевой шубой и серебряными шпорами, словно пожаловал его в рыцари. В конце августа девяностого года проводил графа в Вену и отправил с ним своего посла Фёдора Курицына, дабы тот установил с Максимилианом время прибытия послов–сватов в Москву. Но ещё до возвращения в стольный град Фёдора Курицына от него примчал к государю гонец с вестью о переменах в побуждениях принца. Пока Делатор гулял по Москве, он уже был помолвлен с британской принцессой.

Иван Васильевич очень посетовал на то, что его дочери Елене не суждено стать императрицей и ему не удалось породниться с императорским домом Австрии, да, вспомнив прошлые неудачные браки россиянок с сыновьями императоров Европы, утешился. Примером тому служила внучка Ярослава Мудрого, Евпраксия, коя семнадцать лет провела в страданиях и в борьбе с императором Германии Генрихом IV, растленным и недостойным её супругом, отлучённым от церкви, свергнутым с престола и завершившим свою жизнь в заточении.

И вот спустя два года всё тот же достохвальный посол Фёдор Курицын принёс из Вильно весть о том, что великий князь Литовский сильно желает завести раз говор с великим князем московским о сватовстве к его старшей дочери. Тогда государь поблагодарил дьяка за хорошую весть:

   — Спасибо, преданный мой человек, что одарил меня надеждой. Породнение с Литвой для всей Руси благо. Даст Бог, полюбовно решим судьбу русских земель, что под пятой у Литвы.

   — Истинно глаголешь, государь–батюшка, ответил дьяк Фёдор.

Исчезновение Елены рушило и эту надежду. Но не только от этих дум душа великого князя источалась болью, а сердце разрывалось на части. Он в большей степени страдал от потери дочери из-за отцовской любви к ней. В его воспалённой голове бродили самые ужасные мысли. Он был убеждён, что её похитили сыновья хана Ахмата, смертно битого на полях брани, как твёрдо был уверен в том, что злочинцы сыновей хана Ахмата подожгли стольный град.

Глава третья. ПОХИЩЕНИЕ

Княжна Елена почувствовала страх и тревогу в сердце ещё на спуске к Москве–реке, когда возки, сопровождавшие тапкану матери, оказались в самой гуще охваченной паникой толпы москвитян. Выглянув из тапканы, она увидела, как мечущаяся от ужаса орава пробивалась на мост, как бились в оглоблях и постромках кони, а возницы кричали и кнутами били по спинам, по головам всех, кто оказывался вблизи, и как с моста падали в реку люди, взывая о спасении. Когда до моста оставалось саженей двадцать, к Елене подъехал на коне князь Илья Ромодановский и попросил:

   — Матушка–княжна Елена, закройся в карете, а мы сейчас пробьём толпу и будем на том берегу.

С тем князь и ринулся вперёд. Княжна хотела было остановить его, дабы не покидал её, но чем-то была смущена и спряталась в тапкане, прижавшись плечом к сидящей рядом боярыне Анне Свибловой, которая служила у неё в мамках.

   — Господи, какие страсти бушуют на мосту! Я вся дрожу, — призналась Елена. — Уж скорей бы одолеть реку.