Государыня

Сигизмунд подошёл ближе и присмотрелся к лицу Елены. Оно было словно отбелённое полотно, под глазами — синева, губы запеклись от жара. Король спросил Варвару:

   — Что с ней, лекарка?

   — В горести она была. Лихоманка случилась. Вот лечу да не ведаю, подниму ли на ноженьки.

Сигизмунд прошёл раз–другой по спальне, о чём-то размышляя, и покинул её. Гетману Острожскому он сказал:

   — Поставь стражей, и чтобы никого к ней не пускали.

   — Исполню, государь, — ответил гетман.

Вскоре воины короля выгнали всех обитателей палат Глинского из левого крыла в правое, и Сигизмунд расположился там. Он бы покинул Бельск, оставив в городе сильный гарнизон, но его удерживали два обстоятельства. Он должен был обязательно свершить суд над Еленой и уже придумал ей наказание. И ещё ему нужно было отобрать у Елены золото, серебро, драгоценности, меха — всё, что хранилось в монастыре Святого Серафима. Война, которую он задумал вести с Русью, требовала денег. Все налоги, какие возможно, он уже выкачал из народа, а казна была пустой. Сигизмунд понял, что без денег Елены, без её состояния он не сможет вести войну с великим князем Василием. Всё это заставляло короля задерживаться в Вельске, и он терпеливо ждал, когда

Елена придёт в себя. От неё надо было потребовать сведений, где искать в монастыре тайные подземные каморы, потому как Сигизмунд знал, что монахи не выдадут тайну хранения достояния королевы.

Елена открыла глаза лишь на другой день, близко к полудню. Ещё в туманной дымке она увидела Пелагею, наконец, дымка рассеялась.

   — Что со мной, голубушка? Никак я сомлела? — спросила она.

Пелагея попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Её серые большие глаза смотрели на Елену печально, по–матерински.

   — Теперь уже всё позади, матушка, скоро и на ноженьки встанешь.

Елена вспомнила о родах. В глазах у неё появился страх. Она спросила:

   — А где дитя? Я ведь рожала. Господи, где дитя, Пелагея? Покажи мне его сию минуту!

   — Успокойся, матушка, и не надо громко кричать. Дитя крепенькое, сынок, и при кормилице, — ответила Пелагея.

   — Но я прошу принести его ко мне! Господи, да что тебе мешает, Пелагея?! Ты что‑то от меня скрываешь!

   — Пелагеюшка, дай я слово скажу, — вмешалась повитуха Варвара и обратилась к Елене: — А ты, матушка, потерпи, увидишь ещё дитя. Молоко надо сцедить. — Она засуетилась, полезла в свою суму, поторопила Пелагею: — Ну‑ка, помоги матушке сесть да махотку подай.

Той порой в покои Елены в сопровождении гетмана Острожского пришёл Сигизмунд. Он спросил у стража:

   — Как там королева? Что слышно?

   — Разговаривают, ваше величество. А королева в себя пришла, — ответил гвардеец.

Сигизмунд взглянул на Острожского.

   — Константин, иди же, объяви мою волю. А я на хворых женщин смотреть не могу. Так что уважь короля.

   — Иду, государь, и выражу твою волю, да и свою добавлю. Я ведь за год натерпелся от её батюшки в полоне.

Гетман подошёл к двери, распахнул её, но войти не успел. На пороге его встретила Пелагея.

   — Не пущу! — вымолвила она жёстко и вышла из опочивальни, закрыв за собой дверь. — Срамники! Сказано же вам, что королева в болести пребывает и к ней нужда пришла.

   — Пустишь! — возразил гетман. — На то воля государя мне дана.

Он попытался оттеснить Пелагею. Она вцепилась в косяки и прошептала в лицо Острожскому:

   — Не пущу, срамник! Королева на горшке сидит.

Гетман не ожидал такого поворота и, растерявшись, развёл руками.

   — Просто не знаю, что сказать. Я должен выразить волю короля.

   — Вот и приходи, когда нужду справит.

   — Но когда? Когда? — разозлился гетман на свою минутную слабость. — Через час, через два?

   — Иди, иди! Я дам знать, когда приходить.

Король не слышал разговора боярыни и гетмана, и, подойдя к Сигизмунду, Острожский вынужден был всё пересказать.

   — С дьяволом они заодно! — выругался Сигизмунд. — Моё терпение иссякло, через два часа я войду к ней сам. А ты скажи дворецкому, чтобы приготовил кареты и повозки для всех её придворных и челяди. До вечера я отправлю их в изгнание.

   — Исполню, как велено, ваше величество.

Иван Сапега в этот час встречался с конюхом Митькой Фёдоровым, предателем, и было передано то, что поломало жизнь великой княгине на многие годы и принесло ей новые тяжкие страдания.

   — Ты, вельможный пан, возблагодари меня за верную службу, — говорил Митька Сапеге на конюшне в каморе. — Королева немощна потому, что дитём опросталась, а дитя‑то, мальчишку, увезли в Серафимов монастырь.

— Быть тебе, Дмитрий, в чести у короля! — воскликнул Сапега, радуясь добытому.

Он тут же вышел из конюшни, поспешил доложить королю о том, что узнал. В пути он повторял:

   — Вот и сочтёмся, госпожа–схизматичка, когда

твоего отпрыска в латинство окрестим. Дай‑то Бог только найти его. Сигизмунд выслушал Сапегу с вниманием и не сдержал своего слова: сей же миг помчался в покои Елены. Короля вновь встретила Пелагея. Он крикнул:

- Прочь с дороги, хитрая бестия, если дорога жизнь!

Пелагея, к удивлению короля, не дрогнула и спокойно сказала:

   — Ваше величество, государыня может с вами поговорить.