Государыня

Василий Ряполовский не признался, что пытался проникнуть в Верхний замок и встретиться с канцлером Монивидом или с кем‑либо из подскарбиев, поговорить с ними обо всём, что касалось воинов, челяди и коней. Но шляхтичи, кои стояли стражами при Верхнем замке, и близко не подпускали Ряполовского к воротам крепости. Теперь великий князь был рядом, к нему даже он, князь Василий, мог подойти и сказать, чтобы разместили ратников и дворню пристойно.

Однако князь Василий не знал одного обстоятельства. Пока государь давал в Нижнем замке обещания изгнать из себя беса винолюбия, в Верхнем замке во время застолья была решена судьба русских ратников и большинства придворных людей и прислуги. Волю к тому проявил после встречи с епископом Адальбертом Войтехом канцлер Монивид. Он даже обвинил полоцкого наместника Яна Заберезинского в том, что тот дал в Москве согласие ввести в Литву настоящее войско.

   — Зачем ты внял домоганиям московского князя и привёл в Вильно десять сотен воинов?

   — Так записано в договорной грамоте, — оправдывался Заберезинский.

   — В Смоленске потребовал бы от Елены отправить воинов домой. На нашей земле мы властны распоряжаться по–своему. К тому же мы не собираемся никого пугать русским войском. Что подумает магистр Ливонского ордена, что скажет шведский король?

   — Ты, канцлер Влад, не знаешь нрава государя Ивана. Он вдогонку послал бы рать и до Вильно дошёл бы. Потому его лучше не гневить, — миролюбиво отвечал Ян Заберезинский.

   — А я говорю так: он не посмеет отныне угрожать нам, если дорожит своей дочерью, — горячо заявил Монивид.

   — Не посмеет! — дружно закричали вельможи, слушавшие перепалку канцлера и гетмана.

Даже князь Михаил Глинский проявил горячность:

   — Вельможные панове, позвольте мне выпроводить московитов за рубеж! Мои шляхтичи сделают это с радостью во имя Святой Девы Марии.

Однако этот самый богатый вельможа Литвы и Польши сказал всё для красного словца. Нет, он не собирался выгонять из Литвы русских воинов, он вынашивал особые планы на будущее, и они были связаны с Русским государством. О планах Михаила Глинского пока в Литве никто не ведал, и вельможи охотно согласились с ним.

   — Мы благословляем тебя, князь Михаил, — ответил Монивид, — и дополним ряды твоих шляхтичей нашими.

По мере того как вельможи угревались хмельным, страсти разгорались. Уже вечером того же дня, когда Елена и Александр удалились в спальню, паны рады сошлись в мнении о том, что вместе с ратниками княгини надо выпроводить из Вильно и всех её приближенных.

   — Нет нужды держать их здесь. Пусть в Нижнем замке служат наши шляхтичи. Им надо хлеб добывать. К тому же видите, что сегодня произошло: государь уже не с нами, а завтра он забудет и о своём народе, — с жаром говорил канцлер Монивид.

Первым с ним согласился виленский епископ Адальберт Войтех:

   — Господь не простит нам, если схизматики [18] московиты будут стоять близ государя и государыни, и мы не добьёмся того, чтобы Елена вошла в лоно католичества. Помните, если великая княгиня останется в православии, нас ждут неминуемые беды. Изгоним её окружение, и нам легче будет добиться, чтобы она приняла веру римского закона. Я со своей стороны потребую от рады и от великого князя закрыть православные храмы в Вильно и по всему великому княжеству.

   — Мы с тобою, святой отец! — громко выкрикнул граф Витус Хребтович. — Долой схизматиков!

Все эти беснования первых вельмож Литвы велись в хмельном угаре, и, казалось бы, на другой день их предадут забвению. Ан нет, жажда очистить Вильно от всех придворных Елены, от её ратников и дворни становилась навязчивой настолько, что окружение великой княгини никто уже больше не мог терпеть.

Однако час изгнания россиян из Вильно наступил по ряду причин не вдруг, и в Нижнем замке жизнь пока текла по русским законам и обычаям. После вечерней трапезы, которая была сочтена князьями и боярами за свадебный пир, Елену и Александра проводили в спальню. В великокняжеских российских родах сей обычай не нарушался веками. На Руси в первую брачную ночь великих князей очевидцы — бояре и боярыни — стояли возле глазниц в тайных каморах и наблюдали за тем, как тешились венценосные государи со своими избранницами. И каждый раз сии очевидцы были свидетелями различного сотворения брачных единений. Они радовались и торжествовали, если видели, как дружно тешились молодые супруги. И то сказать, у той радости была державная причина. Боярыни в каморах тайными наговорами желали юной государыне понести сына. А сивобородые бояре вдохновляли молодого князя быть витязем ночной утехи.

В Вильно обычаи были другие, и потому в спальне княгини не было глазницы — не посмотришь ночную утеху. И тайной каморы с наушницей тоже не было. Да и толпиться в зале близ спальни молодых новобрачных также не было принято. Оттого придворным Елены не оставалось ничего другого, как пользоваться слухами, кои могли им донести мамки–боярыни и сенная девица. Тут уж им бы не простили, если бы они скрыли подноготную брачной ночи.