Готфрид Келлер

Юмор Келлера имеет и чисто эстетическое значение. Келлер любит жизнь и верит в справедливость, в конечный разум жизни. Поэтому он не только чувствует себя вправе как реалист по-шекспировски сталкивать силу с силой в маленьком мире, созданном его воображением; любовь к жизни переходит у него в творческую любовь к характерному, в том числе и к характерным чертам человеческой низости. Доводя каждый отрицательный характер до самых крайних его проявлений, Келлер охотно пользуется теми возможностями гротеска и фантастики, которые открываются, когда материал исчерпан до дна. Он изобретает самые разнообразные, невероятные и острые ситуации, чтобы вывести на свет все смешные свойства человека. Но даже самая гротескная фантастика не уводит его от существенного: Келлер никогда не впадает в романтическое узлечение арабеской, гротескно-фантастические преувеличения неразрывно связаны у него с основной фабулой; поэтому-то у него нет чисто живописных описаний среды или внешности героев. Гротескная «опись инвентаря» в комнате восторженной старой дезы Шос Бюнцлин (в «Трех праведных гребенщиках»), описание снаряжения Джона Кабис (в «Кузнеце своего счастья») — это подлинно эпический рассказ, где способом ознакомления со средой является действие.

С помощью «преувеличений» Келлер достигает эпического величия и там, где изображает ограниченную, скучную и мелочную среду. Гротеск и фантастика дают жизненной картине ту полноту, которая всегда лежит в основе глубокого впечатления, производимого подлинно эпической литературой.

4

Готфрид Келлер, стремясь создать подлинно эпические произведения, искал, подобно своим великим предшественникам, поэтические элементы в самой жизни. Он не останавливался перед созданием острых, исключительных ситуаций, позволяющих выявить то, что существует в обыденной жизни в рассеянном и скрытом виде. Современники его считали это ошибкой, в известной мере даже чудачеством. Так, Теодор Шторм, высоко ценивший Келлера, осуждал его за нарушение меры и применял к нему слова Гете: «Поэту тоже хочется потупить на свой лад». «Читателю, — пишет Шторм, — остается терпеливо ждать, пока Келлеру не надоест забавляться». Шторм называет и пример такой «забавы» — конец новеллы «Бедная баронесса», где выразилась склонность Келлера к смелому юмору.

Вот содержание этой новеллы.

Последние в роде разорившиеся бароны Логаузен выдали замуж свою сестру Гедвигу за ротмистра Швендтнера и обобрали ее с помощью ее мужа. Энергичной Гедвиге Логаузен удается спастись от гибели, но она живет в нужде, сдавая комнаты в наем. Позднее ее судьба улучшается, — она выходит замуж за человека, имеющего достаток. И тут снова появляются бароны Логаузеи и Швендтнер, превратившиеся к тому времени в нищих бродяг. Второй муж Гедвиги своевременно их распознал. И очень характерен для Келлера способ их наказания и в то же время спасения, который для них придумал муж Гедвиги. Он заставляет этих погибших людей одеться чертями и отплясывать смешной танец на деревенской свадьбе. Актеры поневоле, видя среди зрителей свою счастливую сестру, особенно мучительно чувствуют свое унизительно-смешное положение. Только после этого муж Гедвиги дает им денег и посылает их в Америку, где они смогут начать новую жизнь.

Не удивительно, что чувствительный Шторм был оскорблен этим гротеском, напоминающим народные буффонады. Однако законы большого искусства здесь на стороне Келлера, а не Шторма.

Шторм неправ, отвергая эту особенность Келлера; тем не менее он делает тонкое и верное наблюдение: по его мнению, жесткий юмор, не останавливающийся черед крайностями, связан у Келлера с резиньяцией, к которой ведет большинство его произведений. Действительно, почти никто из персонажей Келлера не достигает своих целей, и почти все они доживают жизнь, мужественно примиряясь с тем, что счастье недостижимо. Шторм считает, что в этом отразились любовные неудачи Келлера; но, конечно, это слишком узкое толкование. Причину келлеровской резиньяции надо искать в другой области.

Всю жизнь Келлер искал органического единства между художественной работой и жизнью, между свободным выражением своей личности и полезной общественной деятельностью. При этом он не хотел компромиссов и переживал свои душевные противоречия очень тяжело.

Юность свою Келлер провел беспорядочно; не раз ему грозила полная нравственная гибель; позднее его жизь, казалось, пришла в равновесие, и он мог ее продолжать спокойно как профессиональный писатель. Но Келлер не хотел быть только профессиональным писателем. Он твердо верил, что лучшее искусство есть вместе с тем лучшее средство народного просвещения. Литература была для него моментом общественной жизни, всецело подчиненным ее интересам. А этой гармонии он не мог достигнуть.