Готфрид Лейбниц

Что касается Локка, то он, как и Лейбниц, указывал на различия в способностях и задатках, полученных людьми от рождения (см. 54, с. 224). Конечно, материалист Локк гораздо более прав, чем Лейбниц, ибо в отличие от последнего он отрицал врожденность знанийи был в этом, безусловно, прав. Прав он был и признавая наличие наследственной информации, составляющейся из некоторых анатомо-физиологических предпосылок, тогда как в учении Лейбница о «потенциях» смешаны некоторые зачаточные «знания», способности, а также то, что ныне мы обозначаем как безусловные рефлексы. Весь этот комплекс разнородных соображений был им истолкован в духе идеализма.

Но Лейбниц искал средний, компромиссный путь между Декартом и Локком, и он преуспел в том, чтобы сделать свою концепцию врожденных идей более гибкой и отвечающей известным в то время фактам. В ней был рациональный момент, ибо она подчеркивала не только «общую судьбу» чувственного и рационального познания, но и зависимость наших знаний от опыта прошлых поколений, опосредованностьнового знания прежним опытом. Указывая, что истоки знаний — в неосознанных и смутных, бесконечно слабых перцепциях, Лейбниц обратил тем самым внимание на роль неотчетливых форм восприятия истины. Меньше всего думал он о том, чтобы ориентировать ученых на бесплодное «воспоминание» неких врожденных знаний — Лейбниц апеллировал к экспериментам и рассуждениям.

Посредством смутных восприятий монады как бы «прислушиваются» к отдаленному гулу огромного мира. Осознание врожденных идей начинается с некоторого «невыразимого нечто», т. е. интегрального, слитного переживания Вселенной. В онтологическом плане каждая монада переживает это состояние как начальный этап своего развития до этапа более отчетливого, чувственного самосознания. В гносеологическом плане — это не только начальный этап познавательной деятельности человека в раннем его детстве, но и способ познания, без которого он не обходится на протяжении всей своей жизни. Именно смутные перцепции связывают воедино механическую и многокачественно-чувственную картины мира (3, с. 200). Они представляют ценность и для развитого теоретического ума, напоминая ему о его связи с беспредельным миром, о бесконечном многообразии и неисчерпаемости последнего: их слабый «шорох» и глухой «шум» играют как бы ту роль, которую для астрофизика наших дней исполняют проникающие космические излучения, несущие информацию о чрезвычайно ранней поре мироздания.

Вообще, чем более «далеким» в механикогеометрической схеме мира представляется данной монаде некоторое явление, тем менее отчетливо и более смутно она его воспринимает (3, с. 354). Кроме того, Лейбниц формулирует общий закон: низшие монады только неотчетливо и смутно могут воспринимать более высокие, т. е. развитые, монады, если только не обгонят их в своем развитии.

В этой связи в теории познания Лейбница оказывается правомерным понятие «смутного знания», т. е. знания относительно малоопределенного и вообще знания в смысле относительной истины,которая до него классическим рационализмом XVII в. не признавалась. Между тем ее роль в системе воззрений Лейбница значительна. Неполнота знаний присуща не только смутным, но и более отчетливым чувственным восприятиям. Однако и смутные восприятия — необходимая ступень на пути к теоретическому познанию. Важную роль приписывает Лейбниц вероятностному и гипотетическому познанию, хотя строгое, логическое знание, несомненно, более ценно. Гипотезы следует считать истинными, пока не будет доказана их ложность. Истинность их до этого доказательства не безусловна, хотя впоследствии она может оказаться и таковой. Лейбниц вслед за Ф. Бэконом подчеркивает значение таких фактов, которые способны опровергнуть положения, считавшиеся прежде заведомо бесспорными.

Каков же критерий истинности наших знаний? Философ пришел к выводу, что Декартов критерий (истинно то, что отчетливо осознается в мышлении) недостаточен (3, с. 38; 14, 4, S. 328) и указывает лишь на общую тенденцию познавательного процесса — от смутного к отчетливому, от неясного к ясному. Не может быть искомым критерием и врожденность как признак идеи, так как всеидеи врожденны. Кроме того, «отчетливость», «ясность» и близкие к ним понятия не тождественны: ясной идеей может быть и идея не очень отчетливая (4, с. 330). Многое из того, что представляется нам ясным и отчетливым, лишь кажется таким, и чувственные критерии вообще ненадежны и недостаточны. Ощущения «могут подсказывать и подтверждать эти (разумные. — И. Н.) истины, но не доказывать их безупречную и постоянную достоверность» (4, с. 75), так что к чувственным критериям следует добавить логические правила (3, с. 45). Недаром «признак существования — согласованные чувства» (8, с. 33; ср. 4, с. 329–330).