В Майнце Лейбниц написал еще два любопытных сочинения: одно чисто богословского содержания, второе – представляющее филологический интерес. Первое было написано в опровержение Виссоватого, написавшего трактат против учения о Троице. Ответ Лейбница показал, что молодой философ превосходно владел богословской диалектикой. По своему обыкновению, Лейбниц пытался поразить противника его же оружием. «Отвергать учение о Троице, – пишет Лейбниц, – значит отвергать божественность Христа. Если Христос – не Бог, значит он – только человек, а между тем Виссоватый поклоняется Христу как богоподобному существу. Но если Христос – не Бог, он вовсе не может быть предметом религиозного почитания». Любопытно, что в то время, когда Лейбниц ломал копья в защиту учения о Троице, его великий современник и будущий соперник Ньютон выступил в защиту его противников социнианцев.
Другое упомянутое сочинение Лейбница посвящено вопросу о слоге философских трактатов.
«Что такое хороший философский слог? – спрашивает Лейбниц и дает совершенно удовлетворительный ответ. – Что отличает философа от нефилософа? Оба наблюдают тот же предмет, имеют одни и те же представления; почему бы обоим не говорить одинаковым языком? Вся разница в том, что философ относится к предмету, размышляя о нем, тогда как нефилософ бессознательно проходит мимо. Философ имеет отчетливые представления, ясные мысли… Философский слог есть, стало быть, слог ясный, в изложении вполне точный по словам и оборотам. Философская речь не терпит ничего лишенного значения и смысла, ни одного пустого или темного слова».
Вот рецепт, которого, к сожалению, не имели перед собою многие поколения философов как до, так и после Лейбница!
По словам Лейбница, философ должен по возможности употреблять наиболее удобопонятные выражения. Чем общеупотребительнее, чем популярнее выражение, тем оно лучше. Туманные выражения приличны пророку, алхимику, оракулу, мистику, но не философу. Есть лишь один случай, когда дозволено изобретать искусственные выражения и когда эти выражения действительно обогащают слог, а именно – когда при помощи одного удачно избранного термина можно сказать то, что иначе пришлось бы пояснять данным описательным выражением. Краткость есть также одно из условий хорошего слога. Если бы, например, у нас не было слова «квадрат», то пришлось бы говорить десятки слов там, где теперь мы употребляем одно это слово. Ясно, что всего уместнее вводить искусственные термины в математику, механику и физику, и, наоборот, наименее уместны такие искусственные выражения в науках философских и моральных.
Итак, пишет Лейбниц, пусть философ говорит по возможности простым, ясным и конкретным языком. Пусть избегает всяких излишних отвлеченностей вроде схоластических «здешностей» и «такостей». Лейбниц советует философам писать преимущественно на народном языке; сам он писал, главным образом, по-латыни и по-французски, потому что стремился к известности, а в его время немецкие сочинения не читались даже немецкими учеными. Лейбниц утверждал, однако, что немецкий язык более всех приспособлен к философии. Латинская фраза часто является маской недомыслия; часто во время диспута можно прижать противника к стене самым простым способом, а именно – заставить его объясняться на родном языке.
Было сказано, что во время пребывания в Майнце Лейбниц занимался политикой и дипломатией еще больше, чем наукой и философией. Плодом этих занятий был целый ряд трактатов, представляющих большой исторический интерес.
Целью Лейбница было устранить опасности, грозившие немцам с запада со стороны Франции и с юго-востока от турок. Поссорить Францию с Турцией казалось ему поэтому заветною целью германской дипломатии; впрочем, кроме этого плана, у Лейбница было еще много других. Он, между прочим, написал памфлет в защиту немецкого кандидата на польский престол после отречения Яна-Казимира.
Памфлет этот написан чрезвычайно логично и остроумно; доказательства имеют характер почти математических теорем, что не препятствует живости изложения. Лейбниц применяет к политическим вопросам метод, сходный с тем, которым пользуется теория вероятностей. Остроумие Лейбница блещет особенно там, где он, вполне входя в роль польского дворянина, возражает против московской кандидатуры.
Ученость и остроумие Лейбница не повлияли, однако, на поляков. Все иностранные кандидаты провалились, и, совершенно неожиданно, был избран поляк из дома Пястов.