Готический ангел

Сани взрезали лед с резким скрежетом, покачнулись, пошли в сторону, переворачиваясь, но рывок – и снова стали на сине-ледяную, бескрайнюю дорогу, окаймленную черными столбами деревьев. Воронья стая вдруг сорвалась с веток, разлетелась в стороны, поганя небо чернотой и хриплым, грозным карканьем. Жутко стало, всего на мгновенье, на один удар растревоженного сердца, но Савелий засмеялся, обнял, прижимая к себе. Щеку царапнуло заиндевевшим мехом шубы, но все одно было хорошо, спокойно, счастливо.

– Эге-ге-гей! Шибче… Эге-гей!

Василиса

Утро, болит голова, снежно-блеклое небо, разломанное редкими темными облаками, и вязковатый выцветший туман, сквозь который машина пробирается медленно, осторожно. Ижицынский дом кутался во мглу, прорывая ее острыми башенками и выглядывая в дыры влажными черными стенами.

– Недоброе место, – сказал водитель. Первые слова, не считая короткого формального приветствия. – Как тут жить?

Не знаю, но придется, наверное. Чемодан был на колесиках, модный, Динкой-Льдинкой подаренный и нежно мною любимый, но сейчас колесики вязли во влажной земле, и чемодан норовил завалиться то вправо, то влево, выкручивая запястье. К гладким пластиковым бокам моментально прилипли грязные листья.

– Давай я, – шофер сжалился надо мной. – А то ж изгваздаешь весь. И сама, гляди, аккуратнее, художница.

Он как-то очень обидно это сказал, будто выругался, и мне стало не по себе. Что плохого в том, чтобы быть художницей? Я шлепала по дорожке, пробираясь сквозь туман, и думала о том, что, наверное, не нужно было соглашаться, не нужно было ехать сюда жить. И не нужно было рассказывать Матвею про эту работу, он заинтересовался, особенно домом, и еще личностью Ижицына, про которого сказал «любопытно». Еще одно «любопытно» досталось Иву-Ивану, а коллекции и готике – «очень любопытно».

– Проходь, – водитель посторонился, пропуская меня в теплую утробу дома. – Ноги только вытри, а то Ренатка верещать будет.

Вытерла, темный коврик-тряпочка – не такие должны лежать у порога особняков – влажно хлюпнул и выпустил гроздь мелких мутных пузырьков.

– Тебе чемодан в комнату отнесть? – поинтересовался провожатый. – Ты, если чего, не стесняйся, спрашивай, я – Васька, как кот, тока лучше.

Он засмеялся, довольный собственной шуткой.

– А Ренатку не бойся, она тока с виду грозная, а так – мировая баба. Тебя-то как звать?

– Василиса. Вася.

– Тезки, значится. Ты дверь-то закрой, Вася-Василиса, а то холоду напустишь. И оденься нормально, а то застудишься.

– Васюня, ты? – Динкин голос раздался откуда-то сверху. – Уже приехала? Боже, какая рань!

– Ну эт как для кого, – пробубнил Василий и тихо удалился с моим чемоданом.

Динка же спустилась вниз, цокот каблучков разносился по дому, наталкиваясь на стены и рассыпаясь мелкой ледяной дробью. Тут же захотелось нарисовать темную-темную стену и синее крошево разбившегося звука.

– Вась, ты ж не сердишься? Я вчера просто не могла там находиться! А потом Женечка сказал, что меня Ив ищет, а тому срочно консультация нужна была. – Она, наклонившись, чмокнула в щеку. – Какая ты холодная.

А она теплая, немного опухшая ото сна, немного растрепанная, в розовом с опушкой халатике поверх домашнего костюма, красивая. Динка-картинка.

А я – завистливая.

– Завтракать будешь? Слу-у-ушай, тут вчера такое было… – Она потянула наверх. Каблучки домашних туфель вязли в бежевой ковровой дорожке, оставляя на ней круглые вмятины-дырочки, которые хотелось загладить. Вообще на втором этаже как-то иначе все, цивилизованнее, что ли, современнее. Динка, остановившись у одной из дверей, толкнула ее.

– Вот тут буду обитать. Нет, конечно, я против была, мне тут вообще не нравится, честно говоря, но Ив настоял…

Комната была светлой, чистой и недавно отремонтированной.

– Господи, тут вообще штукатуркой воняет, – Динка помахала рукой перед носом и наморщилась. – Ты извини, но тут, похоже, везде так.

Воняет? Скорее пахнет, и не штукатуркой, а чистотой незанятого, не испорченного чужими ароматами помещения, точно белый лист, на который вот-вот лягут легкие сине-сиреневые мазки табачного дыма, красная нарядная россыпь туалетной воды и робкие оттенки утреннего кофе.

– Падай куда-нибудь. – Динка плюхнулась на кровать, недовольно отодвинула в сторону мятое одеяло, поежилась. – Слушай, глянь в шкафу, там шаль быть должна… нет, ну я им еще вчера велела поутру убраться тут и кофе принести. Два кофе. А они до сих пор…