Готовность номер один

— Витенька, будь добр, достань из буфета чашечки, — ласково, как ребенка, просит Зина и уходит на кухню кипятить чай.

Лезу за чашками. На них изображены целующиеся голубки. Наконец-то садимся за стол. Стараюсь не встречаться взглядом с Германом.

— Ты не забыла: сегодня выступаем в «Прогрессе», — говорит Герман Зине, наваливаясь на пироги.

— Не забыла, — говорит она.

— То-то же. А стряпаешь ты отменно. Клянусь. Дивная жена кому-то достанется.

— Будет смеяться, — перебивает Зина, расцветая в улыбке. — Хочешь варенья?

— Съел бы для порядка. Какое у тебя с кислинкой? Ха-ха!

Нет ничего глупее игры в лото. И все-таки мы проводим за этой игрой больше часа. Другой игры в доме нет. Выигрывает чаще Зина. В перерыве между партиями разговариваем о музыке. По мнению Зины, музыка — это лекарство от всех бед. Может, она говорит так, чтобы сделать приятное мне?

— Жутко хочу научиться играть на пианино! — мечтательно восклицает Зина, в который раз уже поправляя прическу, хотя в этом нет никакой надобности. — Соберется компания, чтобы повеселиться, потанцевать, и вот ты садишься за инструмент и сразу же становишься душой общества. Знаете, Витюша, может, организуете при клубе музыкальный кружок?

За ее слова хватается и Герман.

— И устами женщины глаголет истина, ха-ха.

Я говорю, что не гожусь в педагоги. Такое потребительское отношение к музыке меня просто бесит. И самое удивительное в этом то, что под таким углом смотрят на музыку очень многие, даже моя мама.

— Ерунда, уважаемый, — возражает Мотыль. — Поможем.

В шесть вечера я и Мотыль отправляемся в клуб. Зина говорит, что придет позднее.

Страница пятая

В клубе нас ждут конферансье Саникидзе и Шмырин, который всегда у кого-то на подхвате, помогает тому, кому делать нечего, как сказал про него однажды Мотыль. Сейчас Шмырин осматривает сцену: можно ли на ней выступать нашим акробатам.

Герман сыплет своими излюбленными словечками: сценично, кинематографично.

— К девяти вечера хотелось бы освободить зал для танцев, — говорит заведующий клубом Полстянкин — уже не молодой, но усиленно молодящийся, с большими залысинами и очень ровными и белыми, наверно, вставными, зубами.

— Потанцевать — это неплохо, — соглашается Мотыль, смешно подергивая ногами, — это не вызывает принципиальных возражений. Не правда ли, дорогие хозяюшки? — Тут он подмигивает девушкам, с обожанием поглядывавшим на него, такого высокого, статного и бойкого.

Герман уже перезнакомился с участниками самодеятельности фабрики. У него удивительная способность — нравиться людям. Эту его способность ценит и командование, зная, что, если Мотылю поручат организовать какое-то дело, он его организует.

В программу концерта Герман внес поправки — предложил мне вести музыкальное — сопровождение сольных номеров.

— Это не пианист, а чудо двадцатого века. Клянусь. — Так он рекомендует меня носастенькой смуглолицей девушке с темно-каштановыми, гладко зачесанными волосами, закрывающими уши и часть щек.

— Хватит, старина, трепаться, — говорю, подделываясь под тон Мотыля. Кажется, что такое обращение придаст некоторую солидность, которой мне всегда так не хватает.

Девушка смотрит на меня с затаенным любопытством. У нее узкие и удлиненные, как миндалины, темно-карие глаза с прямыми, словно лучики звезд, ресницами.

— Трепаться — моя профессия, — говорит Герман с улыбкой. И мне сейчас кажется, что его развязность и грубость напускные. Говорят, что таким образом некоторые прячут свою застенчивость. Может, к числу застенчивых относится и Мотыль?

— Вы верно поможете? — спрашивает девушка и тоже улыбается.

У нее удивительная улыбка: едва уловимая, чуть дрожащая. Я даже смутился и почувствовал, что краснею.

— Если в моих силах, — говорю я, доставая зачем-то платок из кармана;

— Да, совершенно забыл вас познакомить! О, склероз! — восклицает Мотыль с некоторой театральностью. — Калерия, — представляет он девушку. — Зовущая и манящая — так, кажется, расшифровывает это редкое имя старая добрая латынь. Член комитета комсомола. На ней лежит вся культурно-массовая работа. Она же является…

— Не хватит ли, — мягко перебивает девушка. — А то нечего будет сказать обо мне в следующий раз.

Она подает руку. Рука у нее узкая в запястье, прохладная, с голубым перстеньком на безымянном пальце.

— Лера, — говорит она. Я называю свое имя.

— И фамилию, пожалуйста, — просит Калерия. — Иначе как буду представлять вас зрителям.

— Вы ведете концерт? — спрашиваю я.

— Вынуждена. Наш конферансье заболел.

Объяснение

Стахов решил поговорить с Беллой до начала приветственных выступлений и концерта. Спросил секретаря комитета комсомола, где можно увидеть Беллу. Блондинка посмотрела на него с откровенным любопытством, и он, вдруг смутившись, добавил, сам не зная для чего, что хочет проконсультироваться по поводу одной заинтересовавшей его модели.

— О, тогда я лучше познакомлю вас с главным инженером или с главным художником, — сказала девушка с озорной улыбкой. — Многоопытные товарищи, знаете ли…