Готовность номер один

Если бы в ту минуту его спросили, какого цвета костюм был на Белле, как причесаны волосы, улыбалась ли она, как другие манекенщицы, он не ответил бы, он не сказал бы также, почему оказался за спиной впереди сидящего товарища, почему пригнул голову, когда она проходила в трех метрах от него, устремив вперед широко распахнутые, окаймленные синевой глаза.

У летчика гулко стучало сердце, руки потянулись за папиросой. Сидевшая неподалеку женщина в рабочем халате шепнула:

— У нас не курят.

Стахов скомкал папиросу. По щекам у него разливались красные пятна.

Через некоторое время Белла снова вышла на помост. На этот раз в синем трикотажном платье с чайкой на груди. Черные волосы были уложены тюрбаном. Впрочем, Стахов ничего этого не видел. Он видел только одни глаза, прекрасные, нежные, добрые и вместе с тем какие-то отсутствующие.

— Вот это конструкция, — сказал Шмырин, облизывая губы. — Обтекаемость, как у дельфина.

— У дельфинки, — поправил Бордюжа, хохотнув.

Понемногу волнение Стахова улеглось, краска схлынула с лица. Он стал уже думать, что не случайно говорят, будто он родился в сорочке.

«Надо сегодня же поговорить с Беллой, — решил Стахов. — Скажу ей прямо: не будем, Беллочка, ворошить прошлое. Ведь мог же я поступить безрассудно, это вполне бывает у влюбленных. И ничего — никто не обижается. Влюбленному можно многое простить».

Решив встретиться с Беллой после демонстрации мод, Юрий с нетерпением ждал следующего выхода Беллы.

Но Белла не вышла. И вообще вскоре просмотр окончился. Члены комиссии отправились совещаться в другую комнату. Перед глазами Стахова рабочие, разъединив помост, оттащили половинки в сторону — получилась сцена. На сцене поставили стол и накрыли красным сукном. Появились девушки с подносами, на подносах яблоки, апельсины. Стали обходить гостей, угощая фруктами. И Стахову кто-то сунул в одну руку красное яблоко, в другую — апельсин. Так он и сидел с ними, весь уйдя в себя.

Через динамик пустили танцевальную музыку. На свободном пространстве перед сценой тотчас же закружились пары.

Страница четвертая

— Самое время смотаться в город, — заговорщицки шепчет мне Мотыль. — До концерта провернем все дела.

Я киваю в ответ, и мы по одному, чтобы не привлечь внимание хозяев, спускаемся в раздевалку, где висят шинели.

Выходим на улицу. Поток людей подхватывает нас и несет вдоль тротуара, мимо забора, оклеенного афишами. С пестрых бумажных полотен смотрят обворожительные красивые актрисы эстрады и цирка.

Мотыль — вот смелость! — раскланивается на ходу с совершенно не знакомыми девушками. Его «здрасте» их смущает, но они вроде бы не обижаются. Кое-кто даже улыбается разбитному самоуверенному парню.

Выходим на просторную площадь, оглядываемся.

— Областной театр, — говорит Герман, указывая на желтое здание с лепными украшениями по фасаду. Он бывал в городе не однажды, закупал карандаши для КП, бумагу, а потом ездил за костюмами для самодеятельности.

Герман смотрит на часы:

— До начала вечера в клубе четыре часа. Выработаем программу действий.

— Сначала в фотоателье, — предлагаю я. Родители давно ждут фото из армии.

— Согласен. Ателье за углом.

Мотыль позирует перед аппаратом. Встал вполоборота, скрестил руки на груди, как Гамлет Датский, голову повернул в сторону, глаза вперил в пол — быть или не быть!

Толстенький фотограф щелкает затвором. Герман принимает новую позу — руки за спину, нос кверху, на лице мечтательное выражение. Еще щелчок — и Мотыль садится на стул верхом. Подпирает подбородок рукой, на лице такая меланхолия, такая мировая скорбь, что даже мне грустно делается.

На мясистом носу фотографа выступают капельки пота. Но он рад клиенту.

— Зачем тебе столько фотографий? — спрашиваю у Германа.

— Милый, уважаемый мальчик, одна рыбка клюет на червячка, другая на блесну, а третья на живого малька. Хочешь иметь успех у женщин — помни правила рыбной ловли.

Я вспоминаю московскую Бабетту и пытаюсь изобразить перед объективом аппарата многозначительную улыбку.

Мотыль одобрительно кивает.

Просим сделать фотокарточки побыстрее.

— К вечеру будут, — обещает фотограф, подмигивая. — В порядке исключения и личной симпатии к доблестным воинам.

И вот мы снова на улице. Снова говорливый людской поток несет нас вдоль витрин магазинов. В иные из них заходим, чтобы купить кой-какую мелочишку себе и товарищам: зубную щетку, лезвия для бритья, крем, нитки.

Наконец все поручения выполнены, и мы не знаем, что нам делать. В самом деле: куда, зимой податься в городе? Не в парк же. Может, в кино отправиться или в музей?

— Побродим по улицам для начала, — неуверенно предлагаю я.

— На патрулей хочешь нарваться?

— У нас же увольнительные.

— Наивняк. Придерутся к пустяку и уведут в комендатуру полы драить. Это известное дело.

— Что, уже драил?

— Нет. А ребята драили.

Мотыль достает деньги, пересчитывает.

— Я знаю: тут в одном гастрономе на разлив продают шампань. Безопасное место в смысле патрулей, — говорит он. — И напиток вполне безопасный. Сами боги употребляли его, когда хотели быть добрыми. Двигаем?