Готовность номер один

Туда — это к новенькой аппаратчице из лаборатории группы регламентных работ по радиолокационному оборудованию. Он недавно познакомился с этой девушкой и теперь усиленно ухаживает за ней, «подбивает клинья», как он говорит: под разным предлогом заходит в ТЭЧ чуть ли не каждый день. То ему требуются угольники для стола планшета, то обрезки плексигласа. Он ходил туда заказывать какие-то абажуры для ламп подсвета, выяснять на стенде и по схеме работу радиолокационной станции.

— Напиши ей записку, — подсказываю я Мотылю. Мне не нравится его непостоянство, не хочется потакать ему в этом деле, но у меня не хватает духу отказать ему прямо.

— Нет, ты на словах ей скажи. Мол, так и так… Ну, да ты, уважаемый, приобрел некоторый опыт в таких делах. Надо повидаться.

Непонятно, о каком опыте он ведет речь.

ТЭЧ занимает самый большой и самый высокий ангар. К нему примыкают приземистые здания лабораторий и мастерские. Здесь работают и «цивильные» — в основном те, кто служил в этом полку раньше, и жены офицеров.

В ангаре ТЭЧ всегда стоят несколько самолетов. Кроме того, на некоторых машинах специалисты ТЭЧ проводят регламентные работы в полевых условиях.

Старослужащие рассказывают, что раньше, несколько лет тому назад, таких частей в полках вообще не существовало и все работы на самолетах проводились техниками и механиками под открытым небом. Как хорошо, что это время миновало!

Оттащив водило в сварочную мастерскую, я иду в лабораторию. Вся лаборатория опутана проводами. Жужжат электромоторы, пощелкивают концевые выключатели, глухо постукивают антенны, перемещающиеся по азимуту и наклону. Зелеными огнями горят осциллографы, воспроизводя разнообразное множество импульсов, мигают разноцветные сигнальные лампы.

Здесь, между прочим, девушек из числа вольнонаемных больше всего. Может, это объясняется тем, что работа требует тонких рук и деликатного обращения. Тщательно обметаю валенки, стираю снег с бровей и подхожу к дверям той комнаты, где работает избранница нашего Мотыля. Навстречу поднимается со стула розовощекая толстушка в вязаной кофточке.

— Простите, — говорю я. — Мне поручено сказать вам всего два слова.

Девушка вскидывает широкие брови и улыбается. Улыбка у нее тоже широкая. Такие улыбки обычно рисуют на коробках с зубным порошком.

— Хоть три, — говорит она громко. — Если не ошибаюсь, вас зовут Виктор Артамонов? Вы славно играли на пианино «Царевну-Несмеяну» в прошлое воскресенье.

Ее воспоминания не входят в план составленного мною разговора, и я боюсь, что это выбьет меня из колеи. К тому же ее громкий голос может привлечь внимание находящихся в комнате.

— Вы не ошибаетесь, — говорю я все так же тихо, намекая на то, чтобы так же говорила и она.

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, собственно, — мнусь я и показываю глазами на дверь.

Она выходит вместе со мной в другую комнату.

— У вас расстроенный вид, — говорит она, всматриваясь в мое лицо. — Вы что-то скрываете.

— Меня просили…

— О чем просили? Кто?

— Меня очень просили… Вас очень хотят видеть. Речь идет о моем очень близком друге. — Я даже вспотел от такого разговора.

— Да кто он, этот ваш близкий друг?

— Мотыль. Герман Мотыль. Неужели не догадываетесь?

Девушка смеется, слегка закинув голову. Колыхается копна светлых, забранных в сетку волос. Не понимаю, что смешного в моих словах.

— Не сердитесь. — Она дотрагивается пальцами до моей руки: — Просто я вспомнила, как он… В общем, передайте своему Мотылю, что я не подойду для его коллекции.

Ай да девчонка! Так бы и расцеловал ее. Входит дежурный по ТЭЧ.

— Готово водило, — говорит он. — Можешь получать.

Я благодарю.

Страница шестнадцатая

Уже полдень, а снегопад не прекращается. Майор Жеребов ходит с деревянной лопатой от машины к машине быстрым размашистым шагом и подбадривает уставших:

— Так держать, многоуважаемые соколы. Мы не можем, не имеем права снижать боеготовность полка. Вы это и сами понимаете.

Да, мы все понимаем. Если кому-то из водителей становится невмоготу, он останавливает машину и умывается снегом. Из столовой привозят бутерброды с салом и горячий кофе. Жеребов разносит их прямо по машинам, около которых работают люди, спрашивая, не нужно ли кого подменить. Ему деятельно помогает писарь Шмырин.

— Ты, как всегда, на подхвате, — говорит ему Скороход, с которым мы работаем на расчистке дорожек к складу с ракетами.

— Стараюсь, товарищи, — отвечает Шмырин, подавая Семену кружку с кофе. А потом спрашивает, наморщив гармошкой лоб:

— Верно, что на машине Жеребова попала заглушка между тягами?

Мы не отвечаем.

— Все весьма странно и непонятно. Надо бы выяснить. — У Шмырииа своего рода пунктик кого-то в чем-то подозревать. Это у него, наверно, оттого, что он слишком много читает литературы о шпионах. — Кроме вас, подходил кто-нибудь к машине?

— Да ведь ночь была, — Семен толкает меня в бок: — Ты бы вмешался что ли, Детектив.

— Не смейтесь, Скороход, — говорит Шмырин, отбирая кружку. — Я знаю, что говорю. Бдительность, как мне известно, не помешала ни одному здравомыслящему солдату.