Готы

Останавливался возле второго подъезда и смотрел в окна квартиры третьего этажа, где так часто находился некоторое время назад: видел свет в окне кухни и в окне первой комнаты, не видел — в окне второй комнаты. Думал: «Значит, этой толстой суки — нет, и она — одна или вдвоем. Или вдвоем, но…» — и представлял, что она вдвоем не с маленькой блондиночкой — соседкой по комнате, а — с пацаном, которого он видел только один раз, но успел так хорошо запомнить: высокий, со средней длины жирными волосами, с широкими плечами и жилистыми руками, имел он очень неприятную манеру говорить: заикаясь, кривя рот и производя тем самым впечатление — отстающего в развитии. «Угораздило меня… И как такое могло произойти, вот ведь глупость…» — Вспоминал вдруг ворон, которые дрались над трупом кошки возле кладбища, соображал: «Не умею пока быть таким, как вороны: все время — в боевой готовности; слишком доверяю, слишком расслабляюсь… Как можно — верить девке? На то ведь она и девка, чтобы постоянно следить за ней и не давать ей совершить то, что она хочет совершать на каждом углу. Да, наверное — не все такие, но где они — другие, я не знаю их, никогда их не видел… Блядь, сука, чего ей не хватало? Пацан-то бездарь, бля буду, неужели она может как-то сравнивать его — со мной?.. Ебется лучше, чем я? Так она сперва — говорить с ним должна была, а только потом уже ебаться… А у него ведь — прописка и квартира в отличие от меня есть… И что, что теперь делать, хули я приперся сюда и стою тут, как мудак?..» Видел за занавесками — темные силуэты: высокий и пониже, понимал с облегчением: она, маленькая соседка и — никого больше. Грустно смотрел: оттого, что — не сможет подняться на третий этаж, позвонить и войти после удивленного и сдержанно-вежливого приглашения — в чужую квартиру к уже почти чужой девке. Принимался ходить дорожкой между её домом и близким домом напротив. Во дворе — никого не было, только тускло блестели под светом двух фонарей широкие лужи, торчали в небо высокие деревья с прижатыми к стволам ветвями, и изредка проезжали неподалеку редкие поздние машины. Задирал голову и видел над домом здоровенный кусок — Останкинской башни: серебристая, с мощным утолщением и острым шпилем в вышине, четко выделялась она на фоне затянутого тучами неба, выхваченная из темноты сильными лучами трех крупных прожекторов. Думал: «Ну и местечко: взорванный дом, метростройка и — Останкинская башня! И я — рядом со всем этим: намокший и никому не нужный…» Шагал и видел в круге фонарного света — рассыпанный мусор, задумчиво разглядывал — от нечего делать: кожуру бананов, оберточную бумагу — от масла или творога, другие пищевые отходы, явно подгнившие; вырванные из тетради страницы, комья пыли, собранные совком и веником, и теперь уже — совсем мокрые; обрывки какой-то старой, не определяемой одежды и прочее, обыкновенное. Соображал: не успел житель безмусоропроводного дома — к специальной машине, в которую назначенными часами ссыпают мусор все обитатели, и — высыпал здесь, под фонарем. Объем ведра распределился приблизительно на одном квадратном метре: электролампочный свет отражался в крупных каплях дождя, задержавшихся на многообразных отходах. «Блядь, вот говно…» — чувствовал запах овощной гнили, двигался дальше. Продолжал бестолково шататься во дворе и вокруг дома, подмечая везде — массу неприятных деталей и не обращая никакого внимания на непогоду и бесцельность своей прогулки. «Неумержицкий — засмеет, мудаком обзывать станет… И будет — прав!» — так решал про себя, когда в очередной раз завершал круг и останавливался напротив прямоугольников окон. Свет на кухне гас, сменялся легким полумраком: знал, что это — пробивается из-под двери ванной, в которую перед сном на обязательные полчаса отправлялась блондиночка. «Значит, эта — сейчас лежит… Со светом — значит, мажется какой-нибудь хуйней на ночь, или протянула телефон в комнату и пиздит, пиздит с этим уёбком… Блядь, за что мне это все!..» — волной поднималась вдруг в груди злобная ярость, смешанная с чувством побед и превосходства последних дней. — «Сука… Ни хуя не сдамся! Вы пожалеете еще, что затеяли все это, я вас еще достану… Выебу, выебу еще тебя так — как никто не ебал! Визжать будешь и плакать, сука!» Злость накатывала волнами, шумела в ушах. Чувствовал, как едва заметно подрагивают руки — вытаскивал их из карманов и вдруг, непроизвольно, словно по какой-то внутренней команде: поднимал с асфальта небольшой камень — гладкий и скользкий от грязи — и размахнувшись, с силой оттянув руку назад: кидал его в окно комнаты. Попадал: звенело стекло, сыпалось: не внутрь, но наружу; дребезжало по подоконникам первого и второго этажей и успокаивалось во влажной земле свежевскопанной клумбы. Видел, как сквозняком выдувает из окна тюлевую занавеску, слышал — испуганный крик. Сам испуганный и удивленный собственным поступком: бросался бежать — не в сторону общаги, а — в другую, туда, где чавкали грязью и сверкали лужами незнакомые дворы. Дождь почти переставал, только редкие последние капли разбивались о его горячее лицо и попадали в раскрытый от бега и тяжелого дыхания рот.