Готы

Вместо сцены — принимался наблюдать за прочими, особенно — за Манькой и ее подругой: чинно прохаживались под руку посреди почти пустого актового зала: пили что-то из высоких фужеров и не уделяли происходившему на сцене ни малейшего внимания. Замечал вдруг в креслах у противоположной стены: готочку. Маленькая, ужасно накрашенная, с некрасивым лицом и смешно одетая — старалась она привлечь внимание двигавшихся возле нее металлистов и прочих пацанов: не смотрели на нее, смотрели на других. Благодатский видел, как она — оставляла в креслах сумочку, уходила к импровизированному пивному бару и выпивала там что-то. Закуривала и возвращалась в кресла. Зло и жадно смотрела по сторонам на молодые, не заинтересованные в ней — тела.

«Убогонькая, хоть повертелась бы перед сценой, чем так — в креслах сидеть…» — размышлял над ней Благодатский. — «Ее если не красить — она ведь даже ничего была бы… И ботинки носит — на платформе, стесняется роста. Бля, может — попробовать? Только главное — чтобы пацаны меня с таким чудом не заметили…»

Ловил на себе — её взгляд и понимал: не составит труда — если проявлять настойчивость. Думал: «Подожду, пускай — выпьет побольше. Жаль, я не музыкант, а то — оттащил бы в гримерку… Хотя — какая в доме детского творчества гримерка? Два шага за фанерной перегородкой…» Не хотел — заводить знакомства и беседовать, не хотел даже — знать имя: хотел только близости: скорой и странной. Сидел напряженный, сосредоточенный. Не спускал с ерзавшей в креслах готочки — глаз.

Отыгрывала первая группа: покидали сцену, сворачивали свои провода. Краем глаза видел Благодатский, как выходили на сцену и подключались: Леопардов, Борис и Костя. Возились долго, значительно дольше, чем — предшествовавшие. Слышал вдруг совсем рядом голос:

— Ну, как мы выступили?

Поворачивал голову и соображал: тощая вокалистка подходила и расспрашивала каких-то своих знакомых-родственников, взрослых и серьезных, о произошедшем выступлении.

— Замечательно, — говорили те. — Замечательно…

— Ой, я так волновалась… — закатывала глаза и махала ладонью на раскрасневшееся от напряжения лицо. — Я так рада… Спасибо — что пришли!

— Да не за что! — улыбались знакомые-родственники. — Скоро ли будет следующий концерт?

— Не знаю… Надеюсь — скоро! Ладно, вы меня извините — нужно бежать… До свидания! Вы ведь — остаетесь?

— Да, мы остаемся, — отвечали. — До свидания!

Когда убегала — принимались обсуждать подключавшихся музыкантов, возмущались, что — так медленно.

«Правильно, медленно», — думал Благодатский. — «Те-то первые были, настроились до концерта… А этим — теперь приходится: под шум и в спешке. Ничего, сейчас они заиграют — сбежите отсюда, следом за этой, тощей: как услышите».

Когда наконец начинали играть — сбегали не только они, но и — практически все прочие, не ожидавшие слышать такой музыки: медленно и сильно стучали в головы и стены актового зала гитарные аккорды и плакал фоном синтезатор. От голоса Бориса, который вместо того чтобы петь — неожиданно принимался страшно рычать, — удивленно переглядывались. Фьюнерал лениво взмахивал палочками, рассыпал редкие удары по тарелкам и барабанам, пока мелодия вдруг не становилась быстрой — резко и безо всякого перехода. Тогда — молотил уже самозабвенно и обреченно, словно не играл на ударных, а — стрелял из пулемета. Прикрывал пьяные глаза и сильно взмахивал спутанными волосами, которые казались в мелькающем разноцветном свете — то синими, то зелеными, то — красными.

Вместе с алко-готами вставал с кресел Благодатский: бросал на пол и раздавливал тонким носком ботинка окурок, взмахивал хвостом волос и шел к сцене. Прочие — шли в противоположную сторону, к импровизированному пивному бару и — прочь из актового зала: на свободные пространства между ним и лестницей. Не успев дойти до сцены видел вдруг — готочку: оглядывалась на него и пробиралась к выходу, цеплялась локтями за находившихся рядом. «Да, а музыка-то — едва началась…», — вздыхал Благодатский и бросал взгляд на Леопардова: высокий, одетый в черное — как и прочие музыканты, вжимал он пальцами синтезаторные аккорды, свесив вниз, к черно-белым клавишам — вьющиеся светлые волосы. Казался грустным и сосредоточенным. «Авось — не обидится, если я — исчезну. А может быть — и не заметит…» — разворачивался и шел вслед за большинством к выходу Благодатский.

Выходил. Сразу видел среди множества — готочку: маленькая, потерянная, стояла она, прислонившись к стене, и тоскливо пила что-то из узкого стакана. Быстро подходил к ней, брал её за руку. Слышал, как на сцене актового зала — замолкали все инструменты, кроме Леопардовского синтезатора, и Борис тихо шептал в микрофон:

— Но снег — никогда не растает…

Далее — вступали гитары, барабаны: продолжалось то же.

— Привет, — говорила ему готочка: смотрела пьяно и не удивленно, ставила на пол пустой стакан. Картавила.

— Угу, — кивал в ответ Благодатский. — Пошли.

— Куда? — спрашивала запоздало, а сама — уже спускалась следом за ним лестницей на первый этаж: в спину им рычал голос Бориса.