Готы

Удивленно взглядывал на нее и ничего не отвечал: шел молча, курил и смотрел в стороны: на редкие деревья, качавшие ветвями и швырявшие в осеннюю грязь жухлыми листьями.

Подходили к дверям клуба и видели толпу запускаемых во внутренности порциями готов: черные, пьяные, с боевой угольной раскраской на бледных лицах, стояли они и трясли длинными волосами и серебряными украшениями — ждали своей очереди. Беседовали и допивали недопитое.

Пристраивались к готам: так, чтобы оказаться максимально близко к дверям. Рассматривали странные виды окружавших, вырядившихся в честь большого одноразового праздника — кто во что горазд.

— Не, ты только посмотри! — пихал Благодатский Неумержицкого в бок и показывал ему девку, лицо которой казалось покрытым растрескавшейся штукатуркой, поверх которой виднелись многие сережки и гвоздики пирсинга: находились везде: в губах, носу, щеках, бровях, подбородке. — Она и так — страшна, как смертный грех, а еще и — замазалась чем-то и висюлек навтыкала! Кто же ее такую ебать-то станет?

— Ну, зря ты так… — осаживал товарища Неумержицкий. — Это же — эксклюзив, такой девки днем с огнем нигде не сыщешь: для любителей экзотики, уставших от повседневной банальности — самое то!

Ржали. Белка недоумевала, глядя на них. Спрашивала:

— Вы что, всегда так — девушек обсуждаете?

— Нет, не всегда, — отвечали. — Просто — мы пришли сюда развлекаться, вот и развлекаемся! И тебе советуем — то же…

Через некоторое время с тремя готами — протискивались вперед и заходили в клуб. Отдавали на разрывание красные полоски билетов, сдавали в гардероб верхнюю одежду. Белка оказывалась в черном до колен платье с серебристой надписью поперек груди. Благодатский и Неумержицкий — в черных рубашках и брюках.

Прочие кругом тоже были черным-черны, бледны, грустны, задумчивы и погружены в себя: при этом умудрялись смеяться и развлекаться, шутить, пить и общаться с себе подобными.

Проходили к сцене, на которой приготовлялась к выступлению и начинала его — первая группа.

— Эти, что ли — хохлы? — спрашивал Неумержицкий, разглядывая вокалиста: высокий, в белой рубашке, с густо набеленным лицом и длинным носом, держался он за микрофон — словно боясь упасть, и настырно улыбался скапливавшимся возле сцены готам.

— Хуй знает, — пожимал плечами Благодатский, повышая голос — чтобы не быть заглушенным звонкими звуками настраиваемых инструментов. — Нерусское что-то в этом пацане точно есть, может и хохол. Хотя хохла или белоруса от русского — не отличишь ни хуя, похожи, как две капли перцовки. Вот хача или жида — сразу видно, а этих — нет.

— Евреев тоже далеко не всегда видно… — качал головой Неумержицкий.

— Я их — за километр чувствую, — мрачно выговаривал. — Они когда рядом — у меня настроение падает и голова начинает побаливать…

— А у меня мама — из Греции, — вставляла вдруг Белка. — А это кто — мальчик или девочка? — показывала пальцем на басиста, выряженного в женскую кружевную кофточку черного бархата.

— Это мальчик, просто пидор, — объясняли. — Среди готов — много пидоров.

— Фу, пидоры! — кривила губы, сгибала руки в локтях и чуть помахивала ими в стороны. — Терпеть не могу пидоров… Я выпить хочу, вот!

Отправлялись за этим, разглядывая дорогой до бара наряды не перестававших удивлять своей фантазией пацанов и девок, по-разному затянутых в черный винил, черную кожу и черную синтетику, здоровались со знакомыми. По возвращении — начинали слушать первую группу.

На всем предсценном пространстве-танцполе раскачивались, подпрыгивали и покрикивали готы в такт простым гитарным риффам, уханью баса и стуку ударных.