Готы

Молча доходили до метро, садились в нескоро и небыстро подъезжавший поезд. Белка доставала и читала маленькую книжку в мягкой желтой обложке, а Благодатский — рассуждал про себя о том — помог бы он пьяному грязному, если бы не оказалось рядом испугавшейся и замельтешившей Белки: «Скорее — да, чем нет. Я ведь не для того, чтобы почувствовать — какой я добрый и хороший, помогаю говну всякому: мне эта хуйня — до пизды. Просто можно помочь — так помогу: не ленивый и не пидор, как некоторые. А не захочется — и не помогу, пройду мимо и будет мне по хую, только несколько неприятно — из-за того, что люди могут так относиться к самим себе».

С такими мыслями приезжал в центр и доходил с Белкой до её дома: поднимались лифтом в квартиру, раздевались и шли на кухню.

Ночь оказывалась долгой: Белка юлила и виляла, рассказывала горы историй из своей личной жизни. Странно смотрела на Благодатского.

«Бля», — думал. — «Может, не хочет ебаться? Да нет, с чего бы — все ведь хотят ебаться… Может, думает со мной длительные отношения завести? Чего ей надо: совершенно не ясно…»

Старался поддерживать по возможности беседу, вливал в себя уже порядком надоевшее за вечер и ночь — спиртное. Много курил. А когда за окном начинал подыматься серый осенний рассвет, холодный и медленный, не выдерживал: сообщал, что желает улечься.

— Да, да, конечно… — убирала со стола, быстро двигалась по кухне — бряцая посудой. — Ты давно наверное хочешь, а мы всё болтали… Только нам придется в одной комнате спать ложиться, но там места хватит — кровать большая, да и вообще…

Совсем ничего не понимал Благодатский: даже и не предполагал, что могут лечь в разных комнатах. «Хуй с ним — со всем!» — решал и отправлялся в ванную, а оттуда — в комнату Белки с мыслью: «Будь что будет, а на рожон — лезть не стану. Хуй их разберет, ёбаных девок!»

Стелила постель: с простыней, двумя подушками и одеялами. Ложилась почему-то — не снимая черного платья с серебристой надписью поперек груди. Поворачивалась спиной к Благодатскому. Чувствовал, что страшно устал и хочет спать после всего выпитого, выслушанного и выстоянного в клубе. Думал: «Может — уснуть, и пошла она на хуй? Чего она юлила и кобянилась, а теперь — отвернулась в другую сторону: типа меня здесь и нет… Выебу ее как-нибудь в другой раз…» Но постепенно — в душе подымалась злоба и благородное негодование: «А хули я тогда — сюда перся? Там ведь — другие девки были: и Евочка пьяная, и вокалистка Леопардова. И Неумержицкий где-то потерялся, а я приехал сюда, к девке, побеседовал с нею на высокоинтеллектуальные темы и теперь — возьму и спокойно усну? Нет уж, хуя… Как только вот теперь к ней обратиться — с предложением? Почем я знаю, какая у этих московских крутых молодёжей манера обращаться друг с другом в подобных ситуациях? У них свои ведь должны быть стереотипы: я-то привык к другому — к низам. Мои готочки все с окраин да из провинций все время были… И даже та, моя, с которой наконец-то сговорился и вскоре попаду к ней — и та: приехала черт знает откуда и работает — официанткой и посудомойкой. Есть ведь разница между посудомойкой и внучкой архитектора, строившего сталинские высотки, которая живет — в самом центре… В любом случае так или иначе нужно выступить, а то — просто уважать себя не смогу: может, не столько и ебаться хочется, сколько — поддержать уровень и не уронить планку».

Слушал, как ворочается совсем рядом с ним Белка, чувствовал тепло ее большого тела: созревал и говорил — первое, что приходило в голову:

— Слушай, честное слово — не удобно как-то просто так лежать: рядом с такой девушкой…

Словно бы только этого и ждала: моментально поворачивалась, оказывалась лицом к лицу с Благодатским. Отвечала:

— Да и мне тоже… Я это…

— Так давай попробуем, хули.

— Ну давай… Только я не вымылась целиком…

— Ничего, это даже хорошо, — представлял себе крепкий запах двигающегося и потеющего под ним тела, начинал возбуждение: чувствовал, как вздрагивает и подымается скрытый трусами член.