Готы

Между тем, другой «заклятый друг», победить которого было гораздо труднее — готский царь Аларих — затаился, как хищный зверь перед новым броском, в Эпире. Древней области, входившей в римскую провинцию Иллирию, о ценности которой среди ученых нет единого мнения. Одни считают, что готы были недовольны отведенными им скудными эпирскими землями, что и заставило Алариха неустанно строить планы мести загнавшему его туда коварному вандалу Стилихону. Другие — хвалят Алариха за то, что он, воспользовавшись занятостью Стилихона африканскими делами, поспешил закрепить за собою богатый Эпир. Кому прикажете верить, уважаемый читатель? Вновь «темна вода во облацех…»

Несмотря на неясность вопроса, заранее извиняясь перед современными албанцами и греками за возможную неполиткорректность, осмелимся предположить, что готам Алариха в этой гористой, вплоть до самого побережья, области делать было особенно нечего. Эпирские долины были совершенно изолированы друг от друга, и отдельные мелкие княжества сохранились там до начала Нового Времени, так и не объединившись в одно целое. А то, что в эпирской глуши росли любимые германцами деревья их родных северных лесов — дубы и буки — было для вестготского царя, наверно, слабым утешением.

Поэтому Аларих, несомненно, рассматривал свое «спецпереселение» в почти никем не посещаемую по сей день, труднодоступную эпирскую глушь только как возможность отсидеться. Залечь на дно, чтоб пережить самую тяжелую для готов пору. О его находчивости свидетельствует, однако, то, что он, с одной стороны, вел из эпирской «ссылки» оживленные переговоры с Константинополем, стремясь получить от Восточного Рима средства для борьбы с Римом Западным. А с другой стороны — стремился обеспечить свое войско самым современным оружием. В своих грабительских походах готы всегда щадили и уводили с собой ремесленников. А из римской префектуры Иллирик они получали то, чего им еще не хватало — инструменты, железо и образцы вооружения. И потому тишину эпирских горных долин оглашали стук кузнечных молотов, лязг и звон обрабатываемых кузнецами клинков мечей и наконечников копий. Это был тревожный шум, угрожавший выдать римлянам готские военные приготовления, но, похоже, так и не выдавший их. Слишком громко, наверно, шумели заглушавшие его кроны германских буков и дубов, в чьем шелесте люди (не только «варвары», но и греки) издавна пытались угадать грядущее. И слишком заняты были римляне своими «разборками». Пока же они разбирались, какой Рим главней — Первый или Второй — Аларих лихорадочно готовился к великой битве со Стилихоном, к Большой Игре, к походу на исконный, Первый, Ветхий Рим.

Вообще-то трудно представить себе, чтобы народ, живущий (и притом неплохо!) исключительно войной, грабительскими набегами или наемничеством, охотно возвращался к мирным занятиям, как только ему прикажут, «по свистку». Чтобы опытные воины по команде «сверху» снова становились землепашцами и скотоводами. С учетом того, что войны вспыхивают не тогда, когда у крестьянина как раз выдается свободное время, и он может опять, на время, стать воином. Именно в недооценке данного обстоятельства и коренился главный просчет нового принципа римской военной политики: интегрировать в империю сильные и молодые народы из бесконечного резервуара неиссякаемой варварской жизненной силы, расселять их на имперских землях и пополнять их представителями ауксилии и легионы «мировой» империи. В случае готов этот вариант не прошел. В случае гуннов он привел к «битве народов» на Каталаунских полях. Это было, вне всякого сомнения, вынужденное решение, крайняя мера. Закономерно ставшая неэффективной, как только этих «варваров», которых римляне пытались таким образом «приручить» и использовать в собственных целях, возглавили вожди, интеллектуально равноценные своим римским «хозяевам». Трудно было ожидать от Алариха, сражавшегося плечом к плечу со Стилихоном и выслужившего высокий римский военный чин, что он покорно согласится вести жизнь лишенного отечества главаря наемников. Трудно было ожидать того же и позднее от гунна Аттилы.

Но грозный гуннский царь Аттила (кстати говоря, принявший от «ромеев» титул магистра милитум, чтобы взимать с них регулярную дань, под видом жалованья и столовых денег, полагающихся римскому военачальнику за «верную службу великому Риму»), руководствуясь целевым мышлением (как говорят психологи), свойственным вождям азиатских профессиональных грабителей, всегда умел найти у римлян (и не только римлян) самое слабое место. И потому постоянно давил на Восточную империю, как более слабую. Действия же более импульсивного Алариха диктовались, по одной из версий (противоречащей другим, сосуществующим с ней, версиям), скорее бушевавшей у него в душе и голове «гремучей смесью» хаотичного тевтонского мышления, кичливой гордости, огромного честолюбия, буйной фантазии, и неудержимого стремления всякого свободного, в особенности же — благородного — германца к «вечной» славе, как к высшей и непреходящей ценности, превалировавшей над здравым смыслом.