Говардс-Энд

— Просто дело в том, что люди различаются гораздо существеннее, чем готовы признать. Во всем мире мужчины и женщины беспокоятся, потому что не могут развиваться так, как положено. Иногда они закрывают на это глаза, и им становится легче. Не волнуйся, Хелен. Развивай в себе то, что есть; люби своего ребенка. Я вот не люблю детей. И слава Богу, у меня их нет. Дети милые и очаровательные, и я могу с ними поиграть, но это все. В моих действиях нет искренности, вести себя с ними надо совсем не так. А другие — другие идут еще дальше и вообще отстраняются от человечества. Место, как и человек, способно отразить эти тенденции. Это часть битвы против единообразия. Различия — вечные различия, поселенные Господом Богом в одну семью, так чтобы всегда был заметен какой-то цвет — возможно, печали, — но на фоне будничной серости. Так что не надо переживать из-за Леонарда. Если не получается, не пытайся через силу извлечь изнутри личное. Забудь его.

— Да-да. Но что дала Леонарду жизнь?

— Наверное, приключение.

— И этого достаточно?

— Нам — нет. А ему достаточно.

Хелен взяла пучок скошенной травы. Посмотрела на щавель, луговой и ползучий клевер, на люцерну, трясунку, ромашку и старые стебли, которые не давали им рассыпаться. Потом поднесла пучок к лицу.

— Сеном еще не пахнет? — спросила Маргарет.

— Нет, они едва завяли.

— Завтра уже будет пахнуть.

Хелен улыбнулась.

— О, Маргарет, ты замечательный человек! Помнишь переполох и мучения, свалившиеся на нас в это время в прошлом году? Но сейчас я не могу оставаться несчастной, как бы ни старалась. Какие перемены — и все благодаря тебе!

— Да мы просто успокоились. За эту осень и зиму вы с Генри научились понимать друг друга и прощать.

— Да, но кто нас успокоил?

Маргарет не ответила. Началась косьба, и она сняла пенсне, чтобы лучше видеть.

— Ты! — воскликнула Хелен. — Ты все это сделала, душа моя, хотя по глупости своей не понимаешь. Это ты придумала здесь жить — ты была нужна мне, ты была нужна ему, а все говорили, что это невозможно, но ты-то знала, что получится. Только подумай, Мег, какой была бы наша жизнь без тебя: я и малыш — с Моникой, теоретической бунтаркой; Генри — кочующий от Долли к Иви, — но ты собрала все осколки и построила для нас дом. Разве тебе самой не приходит в голову — хотя бы на мгновение, что ты совершила подвиг? Разве ты не помнишь, как через два месяца после ареста Чарльза ты начала действовать и все встало на свои места?

— Вы оба тогда были больны, — сказала Маргарет. — Я сделала лишь то, что казалось очевидным. Мне нужно было лечить двух инвалидов, а здесь пустовал дом с мебелью. Я и сама не знала, что он станет нашим постоянным жилищем. Конечно, я кое-что сделала, чтобы выправить ситуацию, но мне помогло что-то, что я даже не могу определить.

— Надеюсь, жилище действительно станет постоянным, — сказала Хелен, задумавшись о чем-то другом.

— Полагаю, что да. Бывают моменты, когда я чувствую, что Говардс-Энд совсем наш.

— Лондон все равно наступает.

Хелен указала далеко за луг — за восемь или девять лугов, позади которых виднелось что-то цвета красной ржавчины.

— Теперь это увидишь и в Суррее, и даже в Гэмпшире. Это видно с Пурбекских холмов. И боюсь, что Лондон лишь часть более мощного процесса. Жизнь по всему миру начинает сплавляться в нечто единое.

Маргарет понимала, что сестра права. Говардс-Энд, Онитон, Пурбекские холмы, Одерберге — все это пережитки, и для них уже готов плавильный тигель. Рассуждая логически, у них больше нет права на существование. Оставалось надеяться лишь на слабость логики. А может, это лишь один отрезок в ритмах Земли?

— Если что-то обрело силу сейчас, это еще не значит, что оно останется сильным навечно, — сказала она. — Безумная тяга к движению утвердилась только в последнее столетие. Следом может появиться цивилизация, не стремящаяся к постоянному движению, потому что она будет привязана к земле. Все признаки говорят о другом, но я все равно надеюсь и сейчас в саду ранним утром мне представляется, что в нашем доме сошлись и будущее, и прошлое одновременно.

Они обернулись и посмотрели на дом. Теперь он был окрашен их собственными воспоминаниями, ибо в средней из девяти комнат у Хелен родился мальчик.

— Будь осторожной! — вдруг сказала Маргарет, так как что-то зашевелилось за окном холла и отворилась дверь.

— Тайное совещание наконец закончилось. Мне пора.

Появился Пол.

Хелен с детьми ушла далеко в поле, где ее приветствовали дружеские голоса. Поднявшись, Маргарет оказалась перед человеком с густыми черными усами.

— Меня прислал за вами отец, — весьма нелюбезно сказал он.

Маргарет взяла шитье и последовала за ним.

— Мы говорили о делах, — продолжил он. — Но осмелюсь предположить, что вам и так уже все известно.

— Да, известно.

Неуклюжий, потому что провел всю жизнь в седле, Пол задел ногой крашеную входную дверь. Миссис Уилкокс тихонько вскрикнула. Она терпеть не могла царапины. Потом остановилась в холле, чтобы забрать из вазы боа и перчатки Долли.