Говори

Я не знаю, откуда приехала моя семья. Наверное, оттуда, где царит вечный холод, где по вторникам едят бобы, а по понедельникам развешивают на веревке стираное белье. Я не знаю, как давно мы живем в Америке. Мы были приписаны к этому школьному округу уже тогда, когда я пошла в первый класс, а это хоть что-нибудь да значит. Я приступаю к яблоне.

По комнате летают туда-сюда доводы за и против. Несколько учительских подпевал быстро смекают, за какую команду играет мистер Шея, и с ходу кидаются на «иностранцев» с намерением их уделать. Всем, чьи семьи иммигрировали в прошлом веке, есть что рассказать о том, как тяжело трудились их родственники, какой вклад они внесли в становление этой страны, сколько налогов они уплатили. Член Стрелкового клуба вякает что-то насчет того, что мы все здесь иностранцы и должны вернуть страну Коренным американцам, но ей быстро затыкают рот контраргументами. Мистер Шея наслаждается шумом до тех пор, пока один ученик не идет в лобовую атаку.

Храбрый ученик: Может быть, ваш сын не получил работу, потому что недостаточно хорош. Или потому что ленив. Или потому что другой парень оказался лучше, и неважно, какого цвета его кожа. Я думаю, что именно белые, которые живут здесь уже двести лет, тянут страну назад. Они не умеют работать, потому что им все слишком легко досталось.

Проиммиграционные силы разражаются бурными аплодисментами и гиканьем.

Мистер Шея: Следите за языком, мистер. Вы говорите о моем сыне. Все, я больше не желаю вас слушать. Дискуссия закрыта. Достаньте ваши учебники.

Мистер Шея возвращает контроль над ситуацией. Шоу закончено. Я уже в 315-й раз пытаюсь нарисовать отходящую от ствола ветку. Но рисунок получается каким-то плоским, бездарным и вообще поганым. Я настолько увлечена, что поначалу не вижу, как Дэвид Петракис, мой напарник по лабораторным работам, поднимается с места. Класс замирает. Я кладу карандаш.

Мистер Шея: Мистер Петракис, займите свое место.

Дэвид Петракис никогда не влипает в неприятности. Он образцовый ученик, который не позволяет себе прогуливать и помогает учителям находить вирусы в компьютерных файлах табелей успеваемости. Я начинаю грызть ноготь на мизинце. И о чем он только думает? Неужели он свихнулся, сломался, не выдержав бремени славы самого умного парня в школе?

Дэвид: Если в классе идет обсуждение, то каждый ученик имеет право высказать свою точку зрения.

Мистер Шея: Здесь я решаю, кому и когда говорить.

Дэвид: Вы сами открыли дискуссию. И вы не можете закрыть ее только потому, что она приняла нежелательное для вас направление.

Мистер Шея: А теперь все посмотрите на меня. Займите свое место, мистер Петракис.

Дэвид: Конституция не признает разделения граждан на классы по принципу времени их проживания в стране. Я такой же гражданин, как и ваш сын, и у меня одинаковые права с ним или с вами. Как гражданин и как ученик, я протестую против идейной направленности данного урока, поскольку считаю ее нетолерантной, расистской и ксенофобской.

Мистер Шея: Опусти свою задницу на стул, Петракис, и следи за языком! Я пытался провести дискуссию, а вы развели здесь демагогию. Сядь, или пойдешь к директору.

Дэвид пристально смотрит на мистера Шею, переводит глаза на американский флаг, собирает книжки и выходит из класса. Не сказав ни слова, он говорит миллион важных вещей. Я беру себе на заметку, что мне стоит присмотреться к Дэвиду Петракису. Никогда еще я не слышала такого оглушительного молчания.

Принесение благодарности

Отцы-пилигримы приносили благодарность в День благодарения, потому что Коренные американцы спасли их тоскливые задницы от голодной смерти. Я приношу благодарность в День благодарения, потому что мама в конце концов отправляется на работу, а папа заказывает пиццу.

Каждый раз накануне Дня индейки моя мама, которая и так в вечной запарке, неизменно превращается в натянутого как струна, одержимого ритейлера. И все из-за Черной пятницы, наступающей сразу после Дня благодарения и знаменующей собой начало сезона рождественских покупок. Если в Черную пятницу она не продаст миллиард рубашек и двенадцать миллионов ремней, наступит конец света. Она сидит исключительно на сигаретах и черном кофе, матерится, как звезда рэпа, и непрерывно что-то считает в уме, как электронная машина. Задачи, которые она ставит перед своим магазином, совершенно нереалистичны, и она это знает. Но ничего не может с собой поделать. Она похожа на человека, застрявшего в изгороди из колючей проволоки под напряжением: человек извивается, дергается, но выбраться не может. Каждый год, когда мама находится на грани нервного срыва, она готовит обед ко Дню благодарения. Мы умоляем ее этого не делать. Мы взываем к ее благоразумию, подбрасываем анонимные записки. Она и слушать ничего не желает.

Накануне Дня благодарения я ложусь в кровать в десять вечера. Она колотит по клавиатуре своего лэптопа за обеденным столом. Когда на следующее утро я спускаюсь вниз, она все еще там. Похоже, она вообще не спала.