Говорящий дуб

И все прекрасные дамы спорили, кто из них возьмет меня к себе. Таким образом, мне нетрудно было найти себе место, когда я выздоровела. Но я не любила работать, и мною были недовольны. Мне хотелось бы сделаться горничной, но я не умела ни шить, ни причесывать. Меня заставляли качать воду из колодца и ощипывать птицу, а мне это не нравилось. Я оставила первое место, надеясь, что другое будет лучше; но оно оказалось еще хуже. Меня называли неряхой и лентяйкой. Мой старый доктор умер. Я нигде не уживалась, и в конце концов мне, когда-то общей баловнице, пришлось уйти из города такою же бедной, какою я пришла, и я по дороге просила милостыню. Но теперь я была несчастнее прежнего. Я уже успела привыкнуть к достатку, а мне подавали так мало, что я едва не умирала с голода. Все находили, что я слишком взрослая и вполне здорова, чтобы попрошайничать. Мне говорили:

— Ступай работать, лентяйка! В твои годы стыдно просить милостыню, когда можно зарабатывать шесть су в день, убирая камни с поля.

Я прикинулась хромою, чтобы уверить людей, будто не могу работать. Однако все находили, что я еще слишком сильна, чтобы бездельничать. Тогда я вспомнила, как меня жалели в то время, когда я была слабоумной. Мне удалось принять такой же вид, какой у меня был во время болезни. Я стала не говорить, а хихикать, и так искусно разыграла свою роль, что в мою котомку дождем посыпались монеты и куски хлеба. Вот уже сорок лет, как я этим промышляю, и еще никогда мне не отказывали в подаянии. Кто не может дать денег, дает сыра, плодов, хлеба, и в таком количестве, что я даже не в силах всего унести. Излишками я откармливаю цыплят, которых потом посылаю продавать на базар, и это дает мне изрядный доход. У меня есть хороший дом в деревне, куда я тебя поведу. Сторона эта бедная, но жители — нет. Мы все нищие и калеки, по крайней мере, по видимости. Каждый совершает свой обход в том месте, куда другие условливаются в тот день не показываться. Мы все устраиваемся, как можем, но мне это особенно удается, потому что никто лучше меня не умеет казаться неспособным к труду.

— Это верно, — заметил Эмми. — Я никогда не подумал бы, что вы можете говорить так, как сейчас.

— Да, да, — со смехом сказала Катишь, — ты хотел провести меня и напугать, когда спускался с дерева, наряженный чучелом, чтобы получить хлеб. Я притворялась, что боюсь тебя, но я тебя сразу узнала и подумала: «Вот бедный мальчик, который когда-нибудь придет в Урсин-Ле-Буа и с удовольствием отведает моей похлебки».

Беседуя таким образом, Эмми и Катишь пришли в Урсин-Ле-Буа, Так называлась деревня, в которой жила мнимая нищенка и которую Эмми уже видел.

В жалкой деревушке в эту пору никого не было. На пустоши, поросшей чертополохом и составлявшей общее имущество жителей, без всякого присмотра пасся скот. Дорожки, служившие улицами, были невообразимо грязны, отовсюду доносилось зловоние — от домов, от загаженных птицами кустов, на которых сушилось рваное белье, от прогнивших соломенных крыш, поросших крапивою. На всем лежал такой отпечаток неряшливости и мнимой или настоящей бедности, что Эмми, привыкший к зеленым полянам и лесным запахам, почувствовал невольное отвращение. Однако он шел вслед за старой Катишью, которая привела его в свою глиняную мазанку, более похожую на свинарник, чем на человеческое жилье. Против всякого ожидания внутреннее убранство совсем не соответствовало внешнему виду хижины. Стены были увешаны циновками, а на кровати лежали матрас и хорошее шерстяное одеяло. Кругом была разложена всякая провизия: овощи и фрукты, зерновой хлеб, сало, бочонки с вином и даже запечатанные бутылки. Всего было вдоволь, а на заднем дворе находился птичник, заполненный жирными курами и утками, которых откармливали отрубями.

— Вот видишь, — сказала Катишь мальчику, — я побогаче твоей тетки. Она мне каждую неделю подает милостыню, а я, если бы хотела, могла бы одеваться лучше ее. Ты только загляни в мои шкафы! Пойдем в комнату. Но сначала, поскольку ты, наверное, проголодался, я приготовлю тебе такой ужин, которого ты еще никогда в своей жизни не едал.

И действительно, пока Эмми любовался содержимым шкафов, старуха развела огонь и, вытащив из своей котомки козью голову, порубила ее вместе с разными остатками, подмешав туда соли, тухлого масла и порченых овощей, доставшихся ей во время последнего ее обхода. Эмми ел состряпанное ею кушанье скорее с изумлением, чем с удовольствием, а потом Катишь заставила его выпить полбутылки красного вина. До тех пор он ни разу еще не пробовал вина, и оно ему не понравилось. Тем не менее, Эмми пил, а старуха, чтобы подать ему пример, сама осушила целую бутылку, опьянела и разоткровенничалась. Она стала хвастаться, что умеет красть гораздо лучше, чем собирать милостыню, и до того разошлась, что показала Эмми кошелек, который хранила под одним из камней очага и который был набит золотыми монетами со всевозможными изображениями. Их, наверное, там было тысячи на две. Однако Эмми, не умевший считать, не оценил богатства старухи в той мере, как ей бы хотелось.