Говорим правильно по смыслу или по форме?

Осмелюсь предложить для событий 19–21 августа 1991 года именование «Августовская антикоммунистическая революция».

Мысль, лишенная слов

Обсуждение сталинской политики голода по отношению к населению обнаружило некоторые несовершенства в языке нашей исторической науки. Оказалось, что нет русского слова для обозначения такой политики. Есть только не слишком точное название этих действий по отношению к производителям – изъятие излишков продовольствия. А по отношению к потребителям эта политика оборачивается дефицитом. Именно поэтому украинское слово голодомор ("политика, направленная на то, чтобы морить население голодом") легко приживается в современном русском языке.

Желание некоторых украинских историков объявить сталинскую политику голода на Украине геноцидом населения противоречит значению слова геноцид – «уничтожение людей по расовым и национальным (генетическим) или религиозным признакам». Во-первых, сталинский голод, как и любой голод вообще, не различал этносов и был направлен против всех народов, в том числе и не проживавших на Украине. Во-вторых, он предполагал не уничтожение людей, но низведение их до уровня голодных и полуголодных существ. Если бы не слово голодомор, эту политику можно было бы назвать словосочетанием «массовый голодный террор». Поскольку террор означает «устрашение методами угроз, насилия, уничтожения и само это запугивание, насилие и уничтожение». Своеобразным антонимом по отношению к такой политике является солженицынское сбережение народа.

Неправильно называть геноцидом и сталинские преступления, связанные с депортацией народов. Направленная против конкретных этносов, эта депортация не была уничтожением, но представляла собой исключительные по своей жестокости «государственные карательные меры». А этот комплекс дефиниций обозначается по-русски словом репрессии. В данном случае его было бы полезно уточнить указанием на их этническую направленность. В результате могло бы возникнуть слово типа генорепрессии (не геноцид!).

С другой стороны, ленинско-сталинская политика включала в себя элементы, ориентированные и на физическое уничтожение людей, составляющих определенные группы. Только эти группы были не этническими, а социальными. Речь идет о крупных собственниках (пресловутые помещики и капиталисты), высших царских чиновниках и т. п. Совершенно необходимым для обозначения «уничтожения людей по их социальным характеристикам» является слово социоцид. Оно, кажется, появилось совсем недавно, не отмечено словарями, и его будущее пока неопределенно.

Однако даже при всех ужасных гонениях, например, на церковь политику по отношению к ней нельзя связывать с полным уничтожением и следует назвать беспощадным социальным террором. И так называемое раскулачивание – это тоже социальный террор (возникновение и смакование слова кулак в определенном значении – предмет специального лингвистического разговора). Отмечу, что почти фразеологизированная формула уничтожить кулачество как класс предполагает не только физическое уничтожение представителей этого класса, но и их переход, более или менее трагический, в другие сохранившиеся социальные группы.

Итак, в государственной политике следует различать «уничтожение» (геноцид, например), карательные меры (репрессии) и комбинацию одного и другого (террор). Кроме того, весьма полезно отмечать, какой именно признак человека делает его объектом уничтожения, репрессий или террора. Национальный или религиозный – тогда в случае уничтожения используется слово геноцид (с возможной последующей конкретизацией относительно нации и т. п.). В случае же террора или репрессий однословных национальных обозначений обычно нет. Их роль выполняют словосочетания типа террор в отношении крымских татар, репрессии против калмыков и т. п. Если определяющий «державный гнев» признак – «социальная принадлежность», то социоцид – это обобщенное название для «уничтожения социальной группы». В случае репрессий и террора выступают вполне конкретные словосочетания типа репрессии против интеллигенции, террор по отношению к служителям церкви и т. п.

Хапомания

Слово коррупция в последнее десятилетие стало в русском языке одним из самых употребительных. Оно устраивает и тех, кто коррумпирован, и тех, кто любит говорить о борьбе с коррупционерами.

Последних – потому, что порок власти обозначается все-таки более конкретно, чем просто порок. А первых – потому, что коррупция никого конкретно не называет и суть явления обозначает весьма размыто. Ведь для поджигателя всегда предпочтительнее слово пожар, как для палача – жестокость, а для хулигана или бандита – стычка, конфликт, а не агрессия, нападение или захват.