Говорит и показывает. Книга 2

– Валентин Валентинович, пригласили бы хоть… не знаю… на хоккей… – это молодая, разбитная немного ординаторша Ольга Николаевна зашла включить чайник, в шутку подбивает клинья, я ей даром не сдался, так, подкатывает шутки ради. Зажми я её где-нибудь, небось, сбежала бы. Попробовать что ли?.. Напоследок… Но нет, на работе – ни-ни, себе дороже, не отделаешься после.

– Илья Леонидыч, у меня к тебе личное дело, – сказала Елена Семёновна, приглашая меня сесть на стул возле её стола.

У меня к ней тоже будет личное дело сегодня. Но сейчас я приготовился слушать.

– Я хочу попросить тебя заняться моей дочерью. Не пугайся, ответственность, я понимаю, но обещаю: ни нажимать, ни вмешиваться, ни тем более обвинять в случае неудач я тебя не буду.

– Вы хотите, чтобы она вступила в программу ЭКО? – дрогнул я.

Хуже нет – заниматься родственниками начальства, тем более детьми. Ну и ну… вот уж, где-то удача привалит, где-то наоборот…

– Да, хочу. Тридцать лет, семь лет замужем, ничего, никакой патологии и никаких детей. Займёшься?

Как-будто я могу отказаться…

– Елена Семённа, – в свою очередь заговорил я. – Можно и мне попросить вас о личном?

– Ещё за свой счёт хочешь? – она посмотрела из-под тридцать лет назад выщипанных бровей.

– Да нет. Я… моя… – назвать Маюшку «моя девушка» в этой ситуации было бы неподходяще, свою девушку тащу на дежурства с собой, вот я и воспользовался эти куда более располагающим термином: – моя племянница ординатор на нашей кафедре, позволите, она будет дежурить со мной?

Елена Семёновна улыбнулась:

– Поучить своим секретам хочешь? Что ж, я не против, пусть с тобой дежурит, а там видно будет, может, оформим дежуранткой и дальше… Учи. Сам учишься, когда других учишь.

Потом посмотрела на меня чуть-чуть насмешливо:

– Я и не знала, что у тебя такая взрослая племянница есть. Приводи, познакомь.

Если мой дорогой друг нашёл своё долгожданное счастье, то меня сегодня ждёт испытание. Моего терпения, самоощущения, гармонии моего мира, которую я себе создал и стараюсь сохранять. Это встреча с моей дочерью и её матерью. Это как раз к вопросу о чувствах: я не люблю встречаться с моей дочерью именно потому, что ничего не чувствую… Должен, как положено человеку, отцу, нормальному мужчине и мне стыдно, что я ничего не могу изменить в себе. Кажется, все дети должны вызывать во взрослых хотя бы умиление, как котята, но я и к другим детям этого не чувствую и тем более к Люсе. От этого я начинаю понимать, что я несовершенен, что я бесчувственный или просто плохой человек, циник, деревянный чурбан или чёрт его знает, что ещё, но от этого осознания мне становится не по себе и возвращать радость жизни тоже приходится после этого несколько дней.

Почему моя дочь не вызывает нежности и тепла в моём сердце? Спрашиваю я себя каждый раз. И не нахожу ответа. Потому, что она похожа на свою мать, связь с которой я никогда и не вспомнил бы, не получись в результате Луселия, кошмар моей жизни одно её имя? Или потому, что она не слишком приятный и приветливый ребёнок, но ведь это мой ребёнок, я должен… Каждый раз, когда я её вижу я думаю о том, что, возможно, Марина обманула меня и Люся вовсе не моя? Но Марина так уверена, невозможно так уверенно лгать. Да и моя, наверное, думаю, я сам был таким же противным и нелюдимым ребёнком.

С другой стороны, Марина постаралась извлечь из этой ситуации максимальную выгоду, она привлекла меня к обеспечению их жизни, но и к самой их жизни тоже, но при этом в свидетельстве и рождении не указала меня отцом, для того, чтобы получать все выгоды положения матери-одиночки. Я не пеняю ей на это, понять её легко. Но с тем, как растёт эта девочка, растёт и моя вина. Я всё время виноват и чем дальше, тем больше, что не люблю и не любил её мать, что она плод ошибки, досадной и для меня и для Марины, что я не в силах открыть хотя бы кусочек моего сердца или моей жизни этому ребёнку и впустить её туда, позволить там обосноваться.

Наоборот, я забываю об их существовании от раза к разу. И только настойчивые и неотступные требования денег остаются постоянными. Для этого Марина и ребёнка таскает на наши встречи, чтобы уязвить меня в очередной раз: вот, какой букой растёт твоя дочь без отца. Вот, как мне трудно с ней. Вот, как трудно сейчас находить логопедов, учителей английского, как дороги студии танцев, и художественной лепки, «она так хорошо развивает мелкую моторику», я и слов-то таких не знал… Боже…

А теперь Люся, оказывается идёт в школу. Ей что, уже семь лет?

– Ну, будет семь в ноябре, – Марина надменно сложила губы. – Что же ей идти позднее, чтобы быть самой старой в классе?!

Вот что говорит эта женщина?

– Делай как считаешь нужным, – я поспешил согласиться.

– Уж, конечно, тебе всё равно, как всегда, – зло отмахнулась она.

Я ничего не стал больше говорить, может, так скорее закончится эта пытка. Мы в Макдональдсе на Тверском, куда ещё пойти с ребёнком, с точки зрения Марины.

– Ладно, Юргенс, не в этом дело. Надо денег на форму, портфель, обувь, на книжки. И вообще, сейчас в школу много чего требуется…

– Сколько надо? – выдохнул я.