Говорит седьмой этаж

— Да! У нас во дворе — музыка, оркестр, а БОДОПИШ ничего не знает? БОДОПИШ!

Хозяин двора! Кто-то репродуктор повесил, откуда-то с чердака пластинки запускают… А мы только слушаем и удивляемся. Для чего мы тебя в штаб выбрали, а? Не знаешь? Чтобы ты нам обо всех новостях вовремя докладывал!

— Я и доложу! — всполошился Владик. — И доложу! — Он с опаской оглянулся на сарай, будто в нем кто-то мог сидеть и подслушивать. — Репродуктор этот «новенький» вместе с вашим Васей Кругляшкиным устанавливал!

— Какой новенький? Который бандуру таскает? Тихая Таня оторвалась от книги:

— Не бандуру, а виолончель.

— Вот-вот! Я сам видел! Своими собственными глазами!

— Ага, понятно, — сказал Ленька. — Вася, значит, устанавливал, а этот… который в семнадцатую квартиру въехал… ему помогал?.. Так?

— Да нет, — возразил Владик, — все было наоборот!

— Что — наоборот?

— Вася ему помогал, а тот командовал: тут подвернуть надо, там провод закрепить… И на столб он сам лазил. И на чердак тоже. Высунулся с чердака и кричит: «Вася, лови провод! Лови другой!» — Ну, а Вася?

— Ловил.

— И что же?

— Поймал! — Врешь ты все!

— Вру? Да я своими собственными глазами!.. Он, этот новенький, и яму возле столба рыл. Я думал, он клад какой-нибудь ищет, — подошел совсем близко и на самое дно заглянул. Глубокая! Метра два, не меньше. А потом конец железной проволоки, которая с чердака тянется, в круг свернул и на самое дно бросил.

«Заземление!» — говорит. И так это у него все быстро получалось!..

— У музыканта?! Да у них же руки нежные, белые, пальчики тоненькие… Они знаешь как за пальчиками своими следят — просто ужас! Сломать боятся или вывихнуть. Не мог он яму копать.

— Копал! Я сам видел: копал! А потом…— Владик оглянулся, подозрительно обвел взглядом сарай. — А потом я видел, как он из этой своей бандуры… из виолончели то есть… что-то такое таинственное доставал…

Владик даже понизил голос и еще раз оглянулся на сарай.

— Совсем заврался! — махнул рукой Ленька. — Ну, что он мог оттуда доставать?

Она же внутри пустая, эта виолончель!

— Да нет, он не из нее, конечно, а из черного футляра, в котором ее таскают. Который еще на такой черный гроб смахивает.

— Гроб с музыкой! — засмеялся Ленька.

— Очень остроумно, — не отрывая глаз от книги, заметила Таня.

— Та-ак… Значит, новенький? Двух месяцев не прошло, как въехал, — и уже распоряжается! — Ленька отшвырнул ногой кусок кирпича. — Тогда мы объявим этому репродуктору бойкот! Не будем его слушать!

— Уши затыкать, что ли? — не понял Владик. Тихая Таня подняла на Леньку удивленные глаза и перевернула страницу:

— А по-моему, надо его использовать, этот репродуктор. Свои передачи устраивать. Как по настоящему радио!

— Правильно! — подхватил Ленька. И радостно забегал вдоль сарая. — Устроим свою радиостанцию! Концерты, беседы всякие, передачи для родителей… Я так и хотел! А потом будем на вопросы радиослушателей отвечать… если сумеем…

Так было всегда. Тихая Таня молчала-молчала, а потом вдруг высказывала самые дельные предложения, но коротко, в какой-нибудь одной фразе. Ленька тут же, на лету, подхватывал Танину идею, развивал ее — и через полчаса всем уже казалось, что это он, Ленька, все придумал. Да и сам он искренне в это верил.

— Прямо каждый день будем передачи устраивать! — торжествовал Ленька. — И утром и вечером!..

— Может быть, и ночью тоже? — спокойно поинтересовалась Таня. — Знаешь, так хорошо будет: все спят, а мы себе говорим, говорим!..

— Ночью нельзя…

— А утром можно? Занятия в школе отменим — так, что ли? Все домашние задания и книги сразу забросим?

От Таниных слов Ленька всегда, как говорится, приходил в себя, остывал. Так было и сейчас. Выражение его подвижного, худощавого лица мгновенно изменилось: восторг уступил место минутной растерянности, а потом — задумчивости.

— Ну-у… тогда по вечерам будем, — медленно проговорил Ленька. И сразу вновь оживился:— Это даже лучше! Все с работы приходят, все будут слушать!

Мы докажем! Мы докажем этому несчастному виолончелисту, что повесить репродуктор на столб — это еще не все! Это — ерунда! А вот передачи устраивать — другое дело. Пе-ре-да-чи!.. БОДОПИШ всегда что-нибудь придумает! Правда?

— Еще бы! — торопливо поддакнул Владик.

— «Еще бы»! — передразнил его Ленька. — А самого главного-то ты и не узнал!

— Чего это?

— А того — откуда они пластинки запускают. Не с чердака же, в самом деле!

— На чердак я не лазил…

— И не полезешь: испугаешься!

— Я?.. Я?! Я полезу! — внезапно расхрабрился Владик.

— Ладно уж! Все вместе туда пойдем. А по дороге и Фимку захватим.

Ребята подошли к дому и стали на разные голоса кричать:

— Фимка-а! Фима-а!

В окне, на пятом этаже, показалось бледное небритое лицо:

— Фима сейчас спустится!

— Когда протрезвится, всегда добрый! — процедил Ленька. — Рукой закрывается, стыдно!..

Фима был невысоким, худеньким пареньком. На его бледном лице в это утро особенно выделялись большие темные глаза с воспаленными веками.

— Опять ревел? — угрюмо спросил Ленька. Тихая Таня пристально взглянула на Леньку и твердо, отчетливо произнесла:

— Плакал, ты хочешь сказать?