Говорит седьмой этаж

Сколько раз я пытался утром встать раньше мамы и приготовить ей завтрак. Но мне это почти ни разу не удавалось. Как только она услышит, что я поднимаюсь, так сразу вскочит с постели и оденется быстро-быстро, словно по военной тревоге. А потом, когда я завтракаю, она все стоит надо мной: „Масло не забудь… Не торопись, это вредно. У тебя еще есть время. Жуй как следует…“

И каждое утро слышу я от нее тревожный вопрос: „Ты все книжки взял?“ Я знаю, что по вечерам она проверяет мой портфель: не забыл ли я положить туда какую-нибудь тетрадку или учебник. Все мое школьное расписание она помнит наизусть, кажется, лучше, чем я сам.

А когда я выступаю на вечерах школьной самодеятельности, мама выучивает все стихи, которые я должен читать. И потом, сидя в зале, она шепчет губами за мной, повторяет каждое слово: если собьюсь или забуду — она сможет подсказать…

Честное слово, я не гонюсь за пятерками. А если люблю получать их, так только для того, чтобы поскорей принести домой и показать маме. Я знаю, что у нее будет радостный вечер.

Как хочется мне поскорее вырасти, сделать какое-нибудь важное изобретение, получить много денег, чтобы принести их маме и отдать все, все… Я ведь знаю, что ей иногда не хватает денег, она одалживает у соседки. И еще я хочу очень многого добиться в жизни. И чтобы обо мне написали в газете. Пусть никто не читает, а только одна мама прочтет. Представляю себе ее лицо в ту минуту!

Мамочка, милая моя мама!.. Недавно я слышал, как соседка сказала: „Вы отдаете ему всю душу, потому что у вас нет никакой личной жизни“. Как-то противно прозвучали у нее эти слова. И особенно это выражение — „отдаете душу“. Мне показалось, что оскорбили что-то самое хорошее на свете. Может, мне зря так показалось? Но нет! Разве, если бы у нас был отец, мама стала бы другой? Нет-нет… Она не может быть другой… Просто не может.

Но почему я сегодня вдруг подумал обо всем этом? Ага, вспомнил: из-за Лешки Куроптева. Я зашел сегодня к нему за одной книгой. Он стал искать ее и никак найти не может. „Ты, — говорит матери, — не брала?“ И так как-то грубо, нехорошо говорят. А мама у него уже старая и несчастная какая-то.

„Не брала я, Лешенька, не брала“, — стала оправдываться она.

А Лешка еще поискал, поискал и вдруг как заорет:

„Ты, наверное, соседкиной дочке читать дала! Всегда без моего спросу книги берешь! Вот попробуй еще раз взять!..“

А через несколько минут Лешка эту самую книгу у себя под подушкой нашел. Только я книгу не взял. И вообще больше не буду у него брать: мне его книги читать противно…»

Я взглянул на Павку и тихо спросил:

— Она его очень ждет, да?

— Так ждет, что передать невозможно. Говорит: вот-вот должен приехать. А он все не едет и не едет…

— Интересно-о… — прошептал я.

— Саша, хочешь я тебе дам почитать эту тетрадку? — предложил Павка. — Там дальше еще много интересного. И про школу, и про учителей тоже есть… Хочешь, дам? Только на один день, не больше.

Мог ли я отказаться! Я взял тетрадку и пошел в лагерь, потому что пора было ужинать.

…Было уже очень поздно. Во всех комнатах нашего лагеря замолкли голоса. А шум прибоя в тишине слышался так отчетливо, как будто волны били прямо к нам в окно. И еще где-то далеко-далеко гармошка играла все время один и тот же мотив.

В окно глядела луна, такая круглая, будто она была не настоящая, а где-нибудь над сценой, в театре. От луны в комнате было совсем светло.

Я тихо достал тетрадку и стал ее перелистывать.

Вдруг кровать Андрея скрипнула.

— Сашка, хватит тебе шелестеть! Спать мешаешь! — сердито прошептал Андрей.

Но я чувствовал, что на самом деле он вовсе не сердится, а просто хочет заговорить со мной.

— А я тихо шелестю! — тоже сердито ответил я.

— «Шелестю»! Такого слова нет, — усмехнулся он. — Эх, грамотей!

— Мне некогда слова подбирать: тут такая тетрадка интересная!

— Ну да, интересная! Не верю! — сказал Андрей.

— Ну и не верь! — ответил я, а сам испугался: вдруг он кончит ворчать и заснет! Мне хотелось продолжать разговор: ведь так побурчим-побурчим себе под нос, да и помиримся. — У меня очень интересная тетрадка! — еще уверенней сказал я.

— Ну да! Не верю! — повторил Андрей.

Тогда я собрался с силами и сказал:

— А ты посмотри — и сам убедишься!

Мне показалось, что Андрей очень обрадовался моему предложению. Он вскочил с постели и подбежал ко мне:

— А ну-ка, покажи! Чего уж там такого особенного в этой тетрадке?

Мы подошли к подоконнику — там было светлее.

— Это тетрадь сына старшей сестры санатория, — объяснил я, не глядя на Андрея. — Он куда-то уехал далеко-далеко… А это вот, значит, его тетрадка… Тут он про мать свою пишет. А дальше про школу…

— Любопытно! — сказал Андрей и почесал затылок: «побрел за мыслями».

Ничего особенно любопытного в моем сообщении не было, но ему просто не хотелось ложиться обратно в постель, а хотелось помириться со мной. Я же хотел этого еще в сто раз больше!

— Вот читай отсюда, — сказал я.