Говорит седьмой этаж

— Ой, как коротко получилось! — воскликнула Липучка, разглядывая тетрадный лист, который остался почти чистым.

— Это хорошо, что коротко, — объяснил я. — Длинное заявление могут не дочитать до конца. Понимаешь?

— Понимаю. Ой, ты очень здорово продиктовал! Прямо как взрослые пишут в самых настоящих заявлениях!

Липучка аккуратно свернула лист в трубочку, а я скромно развел руками: дескать, что уж тут особенного: написать заявление — это для меня раз плюнуть.

Липучка хотела сразу бежать в горсовет, но я остановил ее:

— А подписи?

— Ой, их собирать очень долго!

Мне в голову сразу пришла идея:

— Не надо собирать. Напиши внизу так: «Белогорские пионеры, всего три тысячи подписей».

— Что ты, что ты! Три тысячи! У нас и с грудными младенцами столько ребят не наберется.

— Тогда напиши: «Всего двести подписей». И дело с концом.

— Ой, разве можно? Ведь это неправда!

— Для хорошего дела всегда соврать можно, — успокоил я Липучку.

Она снова уселась за стол. Но тут мы услышали, что кто-то лезет в окно.

Похищение

Саша поудобнее устроился, укрепил свои локти на подоконнике и обвел нас презрительным взглядом, как бы говоря: «Ерундой всякой занимаетесь, а я между тем…»

— Ой, что-нибудь случилось? — вскрикнула Липучка.

— Ага, случилось, — преспокойно ответил Саша. — Приготовьтесь— сейчас комнату подметать буду.

Подметать комнату? Рехнулся он, что ли? Мы с Липучкой растерянно переглянулись.

— Чего глаза таращите? — Саша подтянулся на руках, вскарабкался на подоконник и спрыгнул на пол. — Веник со мной. Понятно?

— Ой, похитил? — Липучка, как всегда в минуты восторга, хлопнула в ладоши, так что даже помяла свое заявление. И, прижав руки к груди, затаила дыхание.

Саша обшарил глазами стены.

— У тебя йод есть? — спросил он у меня. — Что-то я аптечки не вижу…

— Не знаю… Есть, наверное… А зачем тебе йод?

— Ой, ты небось поранил его, когда у мамаши отбивал, да? — догадалась Липучка. — Лассо накинул, да?

— Что я, бандит какой-нибудь? Это я с пиратами хотел сражаться, а он вовсе не пират… Очень даже симпатичный парень, только застенчивый, как девчонка. Людей боится… Но мы это дело из него выбьем.

— Ой, мы его бить будем? — испугалась Липучка.

— Чудачка ты! Я же в переносном смысле. Ну, перевоспитаем значит. Понятно?

— Понятно.

— А как же ты похитил? Ведь его мамаша от себя ни на шаг не отпускает, — спросил я.

— Узнаешь! Давай сюда йод.

Дедушка был доктором, но сам лекарств не любил. Я заметил, что, когда к нему приходили больные, он сразу лез в корзинку, стоявшую за диваном.

«Терпеть не могу, когда лекарства на видных местах выставляют, — говорил он. — Украшеньице так себе».

Я полез в дедушкину корзину, нашел там пузырек с йодной настойкой и передал его Саше.

— А теперь позови Веника, — распорядился Саша.

— Позвать?.. А где он?

— Возле крыльца мнется. Стесняется. Ты ведь с ним в вагоне, кажется, в дипломатических отношениях не состоял.

— Да… Я там с Андреем Никитичем дружил. С подполковником артиллерии! — гордо сказал я. А потом, вспомнив, чем кончилась наша дружба, тихонько вздохнул. — Веник там, в вагоне, все время книжки читал.

— Ой, книжки читал! — восхитилась Липучка. — Он тоже небось, как и ты, до ужаса грамотный, да?

Что касается Веника, то я не мог дать никаких определенных сведений, а сам я был грамотный действительно «до ужаса». И поэтому еще раз вздохнул. А Липучка помчалась приглашать Веника. Он робко вошел в комнату и остановился на пороге. Был он в белой панаме и с книгой под мышкой.

— Идет по городу — книгу читает, — сообщил Саша. — Ты и в Москве тоже с раскрытой книгой улицы переходишь?

— Что вы! В Москве я только в метро и в троллейбусе читаю. А на улице нельзя — там же светофоры.

— Автомобили там, а не светофоры! — почему-то сердито сказал Саша. — И на «вы» меня, пожалуйста, не называй. Понятно? Ишь, какой интеллигентный! Задирай-ка рубаху!

Веник испуганно огляделся, точно просил у нас с Липучкой защиты.

— Ага, понимаю. Стесняешься? — сказал Саша. — Ты, Липучка, отвернись.

Веник покорно задрал рубаху и обнажил свое худенькое и бледное тело.

— Тебе бы Снегурочку в театре изображать, — сказал Саша. — Куда тебя доктора от бешенства колют? Покажи.

Веник испуганно схватился за живот:

— А вы что? Намерены… тоже колоть меня?

— Что я, сумасшедший, что ли? Как твоя мамаша?

Веник вдруг решительно одернул рубаху, и его бледное личико гневно порозовело, чего я уж никак не ожидал.

— Вы, пожалуйста, мою маму не задевайте! — гордо произнес он.

Саша так и застыл с пузырьком в одной руке и с пробкой в другой.

— Ишь ты! «Не задевайте»! — удивленно и вместе с тем уважительно сказал он. И, вроде бы извиняясь, добавил: — А чего же она нашего старого Бергена задевает? Бешеным его считает! Это же оскорбление, если хочешь знать. Оскорбление собаки — верного друга человека! Понятно? Да уж ладно. Задирай рубаху!

Веник покорно задрал ее, и Саша стал мазать ему живот йодной пробкой.

— Тебя так после уколов мажут? — спросил Саша, разглядывая довольно большой коричневый островок, возникший на белой впадине, именуемой животом Веника.