Грааль и цензор

Толстой впервые оказался в построенной два года назад аудитории принца Ольденбургского и впечатлился её размахом – недаром она считалась самым большим оперным залом Европы. Все кресла, за исключением двух мест в первом ряду партера прямо у дирижёрского пульта, подаренных ему Шереметевым, были заполнены. Михаил не мог поверить своим глазам: залысина на голове сидящего неподалёку господина во фраке принадлежала не кому иному, как графу Татищеву, его начальнику. По соседству располагался господин с гладко прилизанными седыми волосами – сенатор Лыкошин, а рядом с ним торчали огромные чёрные усы министра внутренних дел Маклакова…

«Приди ещё обер-прокурор Святейшего Синода, – шепнул он на ухо отвешивавшему приветственные поклоны Реброву, – и в сборе будут все крёстные, пардон, цензурные отцы русского «Парсифаля»!»

Ребров обернулся и посмотрел на друга укоризненным взглядом, которому тот не придал особого значения.

Наконец друзья заняли свои места. Свет в зале погас. Шереметев встал за пульт, поклонился публике и, казалось, подмигнул Михаилу. «Toi! Toi! Toi[12], граф!» – шепнул Толстой поворачивающемуся к оркестру дирижёру.

Вступление к мистерии заворожило Михаила Алексеевича: торжественная, грандиозная музыка, от которой мурашки пробегали по коже, перемежалась со щемящей сердце мелодией не то страдания, не то тревожного ожидания. Толстой пытался угадать, к какой именно части уже хорошо знакомого ему либретто относится каждый мотив, и за своими раздумьями чуть не пропустил начало первого акта с неприметными декорациями: стволы деревьев на авансцене и на заднике указывали на то, что действие происходит в лесу. Монотонный рассказ старого рыцаря Гурнеманца мальчикам-пажам в белых одеждах об истории Грааля погрузил Михаила в полудрёму. Ему показалось, или же сидящий рядом Ребров в самом деле усмехнулся над тем, как граф изо всех сил старался не сомкнуть глаз? Словно в тумане, проплыли перед Толстым дикарка Кундри с бальзамом для истекающего кровью короля Амфортаса, а затем и юноша Парсифаль, безучастно взирающий на происходящее. Молодой вагнерианец мучился в полусонном состоянии целый час, пока не услышал из уст Парсифаля вопрос, всё время крутившийся в его собственной голове: «Что значит Грааль?»

Оркестр заиграл загадочную и одновременно величественную мелодию трансформации сказочного леса в храм Грааля, и Толстой окончательно проснулся. Сцена тем временем совершенно преобразилась: деревья медленно исчезали, а в глубине появилось подобие внутреннего убранства итальянских соборов с колоннами и сводчатым куполом. Под колокольный звон рыцари в белых одеждах и в шлемах, как на картинках из старых книг, торжественно шествовали на службу.

Служба! Михаил Алексеевич совсем забыл про свою службу! А ведь к либретто именно первого действия «Парсифаля» у обер-прокурора было больше всего замечаний, и служебный долг обязывал Толстого убедиться в том, что они полностью учтены при постановке!

«Сжалься надо мной!» – пропел со сцены кающийся Амфортас, объясняя собравшимся в храме рыцарям, почему он, грешник, не может служить перед Граалем.

«Сжалься надо мной! – мысленно вторил ему Михаил. – Я не хочу думать о Святейшем Синоде, об обер-прокуроре и о цензуре, я хочу слушать Вагнера!»

«Явите Грааль!» – прозвучал из-под купола театра голос старого короля Титуреля. Графу почудилось, будто это Татищев и Маклаков в унисон обращаются к нему: «Следи за текстом, Толстой!»

Михаил наслаждался доносившимся с разных ярусов театра волшебным пением и не мог оторваться от заворожившего его обряда причастия рыцарей, преклонивших колена перед Граалем, озарённым струёй яркого света с небес. Заставив себя сосредоточиться, он попытался разобрать слова исполняемых артистами партий, но, увы, не смог.

«Понял иль нет?» – спросил Гурнеманц Парсифаля, наблюдавшего за обрядом из-за колонны. «Ничего не понял», – прошептал Михаил, имея в виду самого себя. «Верь и надейся», – пропел голос с верхнего яруса, и занавес начал медленно опускаться.

Эмоции переполняли Михаила. Он уже приподнял руки для аплодисментов и вдруг почувствовал, как их крепко сжал сидящий рядом Ребров:

– А вот этого делать не стоит. Сам Вагнер просил публику не устраивать оваций после первого акта. В день премьеры он даже специально вышел на сцену и объяснил всем, что нужно соблюсти подобающую сценическому священнодействию тишину.

– Помилуй, Сергей, прислушайся к залу! Таких бурных аплодисментов я уже давно не припомню!

– Мы к ним присоединимся в конце мистерии, а сейчас давай помолчим в знак признательности композитору. Хотя мне и не терпится узнать о твоих первых впечатлениях от музыки Вагнера, если ты их не проспал, конечно, – улыбнулся Ребров.

Стесняясь своих покрасневших от ехидного замечания друга щёк, Михаил отвёл взгляд в сторону и вымолвил после небольшой паузы:

– Он сумасшедший… Нет, он – гений!