Грааль никому не служит

Наверх мы поднимались в лифте. Борис экономил силы для творчества. Подойдя к двери, он сосредоточенно уставился на папиллярный замок, словно вспоминая, что с ним делать. Затем решительно ткнул ладонью в окошко сканера. Загорелся зелёный огонёк, и дверь со щелчком открылась.

– Заходи, – пригласил он. – Обустраивайся.

Жена бросила Бориса месяц назад. От неё остался чемодан без ручки и ящик научно-популярных брошюр о спрутах. Последнее Бориса потрясло больше всего. Прожив с женой четыре года, он и не подозревал, что та обожает головоногих. – А ты думал! Зачем фирмачам твоя морда понадобилась? Заодно дела обсудим.

– Чего ушла-то хоть?

– Сказала, что я разный.

– Чего? Грязный?

– Разный, говорю. Во мне живут десятки личностей. Утром могу шпарить ямбом, а вечером – цитировать Голсуорси в оригинале. И матом тоже.

Одной рукой он поставил на плиту чайник, а другой зашарил в груде хлама, вытаскивая стул-трансформер. Над полом поднялось облако пыли. Из-под холодного шкафа торчала суставчатая лапа киберуборщика, но, судя по всему, его давно никто не включал.

Проследив мой взгляд, Борис помрачнел:

– М-да… Грязновато. Это мы сейчас упраздним.

Механическое чудовище взвыло. Принялось ползать по полу, отдраивая засохшие винные пятна. От его воя неуют в кухне лишь усилился. Борис порылся в хлебнице и извлек оттуда засохший селёдочный хвост. Подумав немного, хвост он спрятал, а достал початую коробку крекеров и два пластиковых стаканчика. В холодильнике нашлась бутылка недурного игристого. Подделка земных крымских сортов.

– Ну, за знакомство. – Он разлил вино по стаканчикам, придвинул ко мне печенье. – Как там у вас на Земле?

Я пригубил шампанского.

– Почему это у нас и почему на Земле?

– Акцент у тебя, Гелька. Специфический, сам понимаешь. Каз ещё в начале войны разбомбили. Кто выжил – тех на Логр эвакуировали, но они уж никуда не летают. Экзоразведка, да?

Вот те на… Клавье клялся, что меня не раскусят. Наши школьные наставники начали с того, что выбили из меня казовое клекотание. Оказывается, нет, не выбили.

– Да ты не бойся, – проникновенно обнял меня писатель. – Экзоразведка в сравнении с лионесской сволочью – пшик. Ваши ребята, которые из «Похода», звонили. Просили помочь.

Я попытался встать. Борис меня остановил:

– Давай начистоту. Кроме меня тебе здесь не помогут. Посыплешься на ерунде. Пива не там выпьешь, бабу поцелуешь, куртку зелёную оденешь. Всё это запрещено. А я специалист по внутренней цензуре. Ловишь эфир?

– Ловлю. Но…

Борис сделал нетерпеливый жест: не перебивай! И продолжил:

– Я не спрашиваю, зачем ты явился. Экзоразведка действует официально, по правительственным каналам. Если бы не погром, тебя привезли бы на Крестовый и там проинструктировали. А так – пришлось импровизировать. Либерти собирается вступать в Первое Небо. Вернее, собиралась. До войны, ловишь эфир? Сейчас – не знаю, но ссориться мы не будем.

Это я понимал. Господин Клавье предупреждал, что Либерти лояльна к политике Первого Неба. Но настороженность не проходила. Почему меня не предупредили на «Императоре» о новом статусе?

Закипел чайник. Борис бросил в заварник полгорсти чая-сенчи и залил кипятком. Беззаботно стащил пиджак и швырнул в угол. Немнущаяся ткань тут же напружилась, стала коробом. Пиджак вступил в борьбу за выживание.

– Так ты местный контрразведчик? – осторожно спросил я.

– Нет. Я же сказал – специалист по цензуре. Ты эфир-то лови, Гелька.

Специалист по цензуре. Я постарался припомнить содержимое мем-карт. Нет. Ничего похожего. Но это обычная история. Об этом ещё Лем в двадцатом веке предупреждал. На всех планетах одна беда: плывут термины. Где-то кто-то что-то не так оценил, аналитики ошиблись – и вот вам, нате. Всё мироустройство наперекосяк. Сказать, что в действительности происходит на планете, может лишь постоянный агент. А рапорты, которые они шлют, субъективны: ведь хороший резидент на девять десятых – местный житель. Не просто чужой страны – чужой планеты. Он уже не может адекватно объяснить то, что для него само собой разумеется.

– Это новая должность, – помог Борис. – Несколько месяцев назад ввели. Потому что всякая мразь, – он многозначительно посмотрел на потолок, – бунтует. И нас хотят втравить. Да ты пей, пей, – спохватился он, пододвигая чашку.

В чайнике оказался ядрёный бурый настой. Пить его без содрогания оказалось невозможно.

– Мы – народ горячий, – объяснял Борис. – Мы такие. Душа в нас болит, от самого рождения. А начнёшь душу лечить – печень страдает. Слышал, писатель был – Достоевский? Он, да ещё один фантаст на «Дэ»… Олег Чудов, кажется. О нас писали. Загадочная либертианская душа.

– Я слышал о Достоевском, – сказал я, хлебая хину из кружки. – Но он писал о русских. Терзания, samoedstvo, загадочная русская душа… Это было давно.