Грабеж – дело тонкое

– Я вам не подчиненный, Виктор Аркадьевич. Это вы забываетесь, а не я. Я такой же судья, как и вы. Вы можете меня поставить рассматривать все аресты, которые посыплются на Центральный суд, вы вправе поставить мой первый отпуск в феврале, а второй – в декабре, вы вправе назначить мне квартальную или годовую премию меньше, чем всем остальным, но я вам не подчиненный. Я не выполняю ваших распоряжений относительно рассмотрения дел и не собираюсь отчитываться за принятое решение ни перед вами, ни перед кем-то еще. Проблема в том, что вы сейчас рассуждаете точно так же, как и Лукин. Ему очень не понравилось, когда я это впервые сказал ему четыре года назад. Надеюсь, теперь вам еще более ясно и понятно, почему меня не любит Игорь Матвеевич?

– Вы давите, Струге, – поморщился Виктор Аркадьевич. – Идите лучше к себе. Разговор окончен, Левенец рассматривает аресты. Свободны.

Чиркнув по столешнице блокнотом, Антон направился к дверям.

– Вот именно так и заканчиваются все наши разговоры с Игорем Матвеевичем...

– Левенец будет рассматривать аресты! Я так решил!

Струге почувствовал, как у него мгновенно вспотели ладони. Все, о чем он сейчас говорил, Николаева задело. И задело вовсе не за те струны, на игру которых рассчитывал Антон Павлович. Остановившись, он снова повернулся к потерявшему терпение председателю.

– Кстати, о начальниках, подчиненных и приказах, которые их связывают... Вы только что отдали солдату приказ копать яму, но лопатой-то вы его обеспечили?

– Струге... – Николаев не выдержал и швырнул на стол свои дорогие очки. – Я плевать хотел на то, что вы обо мне думаете! Если вы до сих пор на плаву, то не думайте, что с таким поведением и отношением к людям вы проплывете очень долго! Какая лопата?!

– Вы хоть спросили Павла Максимовича о том, знает ли он, как рассматриваются эти аресты?

– Он судья, Струге!! – взревел Николаев. – Он сюда работать пришел, а не на стажировку!..

– К сожалению, судьями не рождаются. И по наследству умение рассуждать не передается. Если бы талант судьи, как и олигофрения, передавался с генами, может быть, у нас с вами и не было этого разговора.

– Вы циник, Струге. Цинизм – не самый лучший способ заслужить уважение руководителя. А вы циник! Уверен в том, что вы, учуяв запах цветов, всегда вертите головой в поисках гроба!!

Уже почти выйдя в приемную, Антон опять был вынужден вернуться в кабинет.

– Помните, я говорил вам о «медвежьем поцелуе» Лукина? Я горю от горя, чувствуя, что вы так и не поняли, почему я не позволил Лукину пометить себя таким образом. Этот поцелуй не отмывается ни скипидаром, ни водкой, Виктор Аркадьевич. Пусть Левенец вместе с судьями по гражданским делам рассматривает аресты по делам уголовным. Начальнику виднее. Только теперь я точно знаю, кто принял решение и отдал приказ о том, чтобы кинуть молодого судью Левенца под танки.

Обычно в таких случаях пишут, что «он вышел, хлопнув дверью так, что осыпалась штукатурка». Антон Струге вышел из приемной председателя Центрального суда, мягко притворив за собой дверь. Как он делал это всегда.

А потом, стесняясь щелкать фольгой валидола при Алисе, попросил девушку сходить и принести воды для кофе.

Ничего в этом здании не менялось с того самого момента, когда он пришел сюда десять лет назад. Поэтому Антон Струге и не рассматривал подобные разговоры как события, которые могут повлиять на его жизнь. Все было как обычно. Одни давили, другие падали и терпеливо слушали стук шагов на своей спине, третьи пытались сдерживать вражескую хватку у самого своего горла. Все настолько привычно, что можно даже с точностью до минуты предугадать последующий таран. Этот маленький мирок, в который многие по собственной глупости засовывают свою голову, чтобы полюбоваться его красотой и внешним шиком, беспощаден и бесчеловечен до безумия. Тут не хватает места всем, и даже те, которые занимают свою нишу, постоянно боятся совершить ошибку и вылететь из нее. Парадокс заключается в том, что все понимают – нет мирка более бессердечного, но, однажды оказавшись втянутым в него, никто не желает выбираться из него по своей воле.

Все шло своим чередом, не меняясь даже в нюансах. Единственное, в чем было отличие между последним временем и первыми днями работы – это валидол. Все чаще и чаще теперь приходилось отсылать секретарш за водой, делами, бланками... Куда угодно, лишь бы они не слышали этого омерзительного треска разрываемой фольги на бластере валидола. Никто не должен видеть, какой ценой тебе дается твой цинизм...

Глава 3

А в четверг случилось даже больше того, что предсказывал Струге. Решетуха не только не признал в Андрушевиче человека, вломившегося в его квартиру, но и отказался от... золотого кулона в виде иконы «Неупиваемая чаша».

– Я только сейчас рассмотрел! – объяснял он в процессе, показывая драгоценность Левенцу, сидящему за столом. – На моем кулоне виньетка была, с двумя буквами – «М.Р.»! А на этом нет ничего, за исключением надписи «Спаси и Сохрани»! Не мой кулон!