Грач - птица весенняя

— По старому расценку нипочем мне не выдержать: сам с сумой пойду и вас по миру пущу. Хоть по пятаку в день, а скинуть придется.

Толпа дрогнула. Но лица, растерянные, потемнели гневом. Сразу исчезло ошеломление, которое нашло было от одной мысли, что фабрику закроют. Куда, в самом деле, пойдешь с семьями, да еще в январе, после святок тотчас, когда последние деньги прожиты?! Была под ногами земля — не стало земли: пусто. В пустоте закачались даже самые крепкие. Ну а ежели только о плате идет разговор — это уж дело спорное.

Василий крикнул сразу же, едва договорил купец. Крикнул во весь голос:

— С чего скидывать-то? И то с голоду пухнем! По шестнадцать часов в день работаем, а платишь по восемь целковых в месяц. На хлеб не хватает…

— Правильно! — подхватил «гренадер» и полез вперед, к крыльцу, буравя толпу. — Это что ж будет? Последнюю кровь из грудей отсосешь, вурдалак!

Ряды сдвинулись, затопотали и взорвались сотнями криков:

— Правильно! Никаких сил нет!..

— С вычетами — и восьми целковых не наберешь…

— Бабам и поденным по пятиалтынному в день платишь…

— Да и те не деньгами платят — из твоей же лавки товаром…

— А цены там против прочих-вдвое…

— Еще пятак скинешь — чего останется?..

Задние напирали. Вкруг крыльца прибоем забушевала толпа. Над головами, как дымки выстрелов, взлетали от вскриков белые облачка пара. Губернатор чуть отступил на полшага назад, побагровел еще пуще, и из-за его спины бочком, придерживая шашку, выдвинулся становой пристав.

Тарас стоял уже на приступках. Он кричал, задрав вверх рыжим волосом поросший, не бритый давно подбородок:

— Уток гнилой! Кровью харкаем с утка твоего! На, держи!

Прямо под ноги купцу легло клейкое, черной кровью расцвеченное пятно.

Генерал дернул брезгливо шеей, скосил глаза — и тотчас пристав выгнул сутулую, толстую свою спину, как старый ожиревший кот перед мышью, а из заднего, самого заднего ряда толпившихся на крыльце мундирных людей соскочили тяжким и неуклюжим прыжком прямо в подметенный к крыльцу с боков снег, увязая в нем по колено, городовые в черных шинелях.

Но купец благодушно поднял пухлую старческую свою ладонь. И пристав разогнулся, вопросительно и испуганно оглядываясь на начальство.

— Это как же, стало быть, понять, милый? — щурясь, сказал Прошин, глядя не на Тараса, а мимо него. — Выходит, ты как будто не согласен…

— На новый расценок? — Тарас оглянулся на толпу. В двух шагах увидел он напряженное и буйное лицо Василия. — Это, то есть, чтобы совсем без цены, задарма на толстое твое брюхо работать?.. Ясное дело — не согласен.

— Что ж, я не неволю, — кротко вздохнул фабрикант и посмотрел на губернатора. — Храни бог неволить. Несогласен — получи расчет и иди себе на все на четыре стороны… Иван Захарович…

Управляющий и так стоял под самым локтем купца, на случай он пододвинулся вплотную. Прошин показал, усмехнувшись, на «гренадера»:

— Утрудите себя, пройдите в контору, выдайте немедленно Анике-воину этому (улыбка стала шире и ласковее) в окончательный расчет… ежели что причитается.

Управляющий сошел по ступенькам. Следом за ним заторопился пристав. Под крыльцом уже дожидались, оправляя портупеи и шинели, городовые.

«Гренадер», брезгливо сжав бледные губы, двинулся в направлении к флигелю, где помещалась контора. Но ступил два шага всего: Василий придержал его за руку:

— Нет, погоди! В одиночку такие дела не делаются… Не за себя-за всех говорил. И отвечать не тебе одному.

Управляющий пробормотал, опасливо поглядывая на толпу:

— Ты что, тоже не согласен? Сделай твое одолжение, иди получай расчет.

Но Василий тряхнул головою насмешливо:

— Еще бабушка надвое сказала, кому тут расчет получать. Мы тоже счет ведем, будьте покойны…

Он оглянулся на соседей, снова тряхнул головой — и от передних рядов к задним, накатываясь и спадая, прошел гул. На крыльце задвигались перешептываясь. С генералом рядом, словно из земли, вырос высокий, как бойцовый петух, — в шпорах-офицер. Губернатор отдал какой-то приказ, приставив щитком ладонь ко рту. Офицер откозырял и беглым шагом заспешил к калитке в задней стене. По рядам прошло торопливым шелестом-шепотком:

— Казаков… За казаками побег…

Гул стих. Теснее сжались плечами люди. Кое-кто уже повернул голову к воротам: вот-вот с гиком въедут опричники царские, вставая на стременах для большей упористости взмаха, разминая плечи, задирая уздечками конские морды вверх — так легче коня на человека бросить.

Прошин шагнул к самому краю крыльца. Он не улыбался больше. На лбу, под собольей шапкой, прорезались морщины, ощерился не видный до тех пор, желтый, как у колдуна в сказке, клык.