Грач - птица весенняя

Бауман поднял голову. Высоко-высоко, над волнистой закраиной росчерковых завитушек, кривых и разлапых букв, на чистой белой поверхности, куда не дотянуться руке человека, даже если его подсадить на плечи, крупными буквами были выведены фамилии искровцев…

Бобровский сунул в руку Баумана крупную палочку рисовального угля:

— Расписывайся, новоприбывший!

Бауман мерил глазами стену, соображая.

— Как вы умудрились?

— Не понимаешь? Эх, ты! А еще искровец…

Бауман присмотрелся еще. Никаких приступок и выемок, совершенно гладким отвесом поднимается стена. Поверху — косым наклоном — ржавая, когда-то красной краской покрашенная железная оковка стены.

— Не морочьте мне голову! Откуда вы достали лестницу?

Искровцы расхохотались дружно:

— Ишь чего захотел! Лестницу!.. Через стену лазить? Действительно, так тебе и дадут! Нет, ты своими собственными средствами умудрись… Не можешь? Ну, тогда закрой глаза.

Бауман послушно опустил веки.

— Сильвин! На стражу!

Гурский хлопнул в ладоши. Сильвин поспешно пошел к концу клетки, выводившему на общий двор. На углу он остановился и растопырил руки:

— Можно.

Трое искровцев мгновенно стали под стеною, в затылок друг другу; двое задних положили руки на плечи стоящим впереди; на вытянутые эти руки подсадили, верхом еще двух, и опять задний положил руки на плечи переднему. Бобровский подтолкнул Баумана:

— Ну, раджа, открой глаза, слона тебе привели. Возносись!

Он подсалил его под локоть. Не без напряжения взбросил Бауман гибкое свое тело на руки верхней пары: сказались все-таки тюремное сидение, гоньба по этапам — из Задонска в Вятскую губернию, оттуда в Уфу, Воронеж… Обязательно надо будет здесь, в Лукьяновке, опять налечь на гимнастику.

Со спины «слона» совсем недалеким казался железом скованный гребень стены. Если чуть-чуть еще вытянуться, можно, безусловно, закинуть…

Он приподнялся, примериваясь, даже сделал движение, словно занося крюк на веревке. Снизу крикнули строго и предостерегающе:

— Грач, не дури!..

Но Бауман продолжал смотреть вверх усмехаясь. К чему суматоха? Сильвин спокойно стоит на посту, опасности никакой, кругом все свои.

— Сбросим!

Шестиногий «слон» в самом деле заколебался, пришлось придержаться за стену.

— Расписывайся, тебе говорят. И долой!

— Ладно.

Бауман нагнулся к стене, приписал в конец искровской строки, ломая уголь:

Бауман

и сверху, над строем имен, начертил крутыми и крупными литерами:

ИСКРОВЦЫ

Мальцман крикнул снизу:

— Бросьте! Мы ж не подтверждали на допросах принадлежности к «Искре»… Это же признание!

Бауман свесил, смеясь, голову вниз:

— Ничего! Теперь можно!

— Почему?

Подведя под все фамилии жирную черту — в знак, что список закончен, Бауман повернулся к стене и подрисовал снизу, под списком, решительным почерком:

Бежали. . . 1902 года.

— Грач! Сумасшедший! Стирай! Живо!..

Бауман секунду еще полюбовался своей работой, наклонив набок, совсем по-грачьи, голову. Затем стер рукавом первую и последнюю строчки и соскользнул на землю, чуть не сорвав за собой следом Гальперина с верхнего яруса. И, сразу стаз серьезным, деловито обратился к Литвинову:

— Когда бежим?..

Он не успел договорить. Рядом стоявший Басовский неожиданным, быстрым и ловким движением зажал ему рот платком, голову опутало наброшенное вмиг тяжелое одеяло: кто-то схватил в обхват и повалил после секундной борьбы крутой подножкой; крепкие руки прижали к земле, вкруг ног закрутилась еще какая-то ткань…

Бауман лежал ничком, задыхаясь от неожиданности, волнения и обиды, спеленутый туго, зажатый клещами рук, и чей-то голос, смешливый, над самой головой пел, нежно прижимая к земле его плечи:

Спи, младенец мои прекрасный,

Баюшки-баю…

Клещи разомкнулись. Бауман медленно поднялся, разматывая вязавшие его одеяла. Он был темен. Шутки шутками, а все же…

Басовский озабоченно сказал Бобровскому:

— Ты опять не так! Обязательно надо сначала в поджилки ударить, тогда и набрасывать. Когда подогнется, понимаешь… А то видал: Грач никак не мог ожидать, а все же…

Свист-легкий-донесся с угла. Все обернули головы в ту сторону, к Сильвину, и Бауман увидел становящуюся под «гриб» рослую фигуру часового с берданкой. Литвинов подмигнул чуть заметно, и Бауман понял. Секундная глупая обида рассеялась. Он спросил тихо, улыбнувшись всегдашней своей мягкой улыбкой:

— Генеральная репетиция?

Глава XXIX ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

Вечером в честь прибытия Грача был дан бал. Такая установилась в Лукьяновской тюрьме, в политическом корпусе, традиция: в честь каждого вновь прибывшего — бал.

Это разъяснил Бауману не кто другой, как сам капитан Сулима, обходя после обеденного отдыха камеры.