Грач - птица весенняя

— Вы думаете? К сожалению, я предполагаю (чтобы не сказать прямо: уверен), что мы с вами доживем еще до войны бацилл в стиле вашего Альмансора, с той только существенной поправкой, что будущие Альмансоры будут метать с воздуха колбы с бациллами… — Он оборвал резко и укоризненно покачал-себе самомуголовой: — Что же это я!.. Вы же, наверно, озябли: нынче на дворе мороз. Сейчас мы вас чайком погреем.

Он вышел. Грач сел на диван.

Странно: ни разу до сих пор-ни в ранней юности, когда только еще начинал революционную свою работу, ни в Питере, ни потом — в Петропавловске и вятской ссылке, ни даже за границей, в тамошней работе и беседах с Ильичем, — никогда еще не представлялось так ясно, какая огромная и беспощадная впереди предстоит борьба.

Война бацилл? Между двумя мирами, которых выводит в поле классовая война, примирения нет и не может быть. И в ней противник трудящихся, капиталист-эксплуататор, прибегнет ко всем мерам, вплоть до чумной заразы, только бы продлить свою власть.

Бауман поднялся, разминая плечи, и зашагал по комнате. Не успел он сделать двух кругов, как дверь раскрылась и на пороге встала женская фигура. Лицо было знакомо, но он вспомнил не сразу.

Подмосковный район. Фабрика Прошина. Забастовка 1902 года. Ирина.

Она подошла улыбаясь, слегка раскрасневшаяся от волнения:

— Вот не ждала! Ну никак не ждала, что именно вы… От доктора никакого толку не добиться. Он же конспиратор у нас совершенно невероятный. Говорит: человек как человек, «особых примет не имеет»…

Бауман перебил, пожимая руку:

— И правильно! Какие у меня особые приметы?.. Откуда вы все-таки узнали?

Ирина расхохоталась:

— В замочную скважину. Пришлось немного подождать: диван в скважину не виден, а вы на диване сидите. Думаю: нет! Не может быть, чтобы наш, как мешок, хлопнулся и к месту примерз. Не может этого быть… Обязательно будет ходить… Наконец слышу: пошел. Сейчас же попал на прицел, и, конечно же, я сразу узнала.

— А кто вам сказал, что я пришел?

— Марья Павловна.

— Марья Павловна?.. Это что, жена доктора? Она разве…

— Партийная? Нет! — потрясла головою Ирина. — Доктор, впрочем, ведь тоже не… Он бактериолог, вы понимаете. Но сочувствует… Из всех наших квартир это самая, самая лучшая. Мы давно пользуемся ею… Но до чего хорошо, что именно вы приехали! И что мы встретились… Я ведь чуть-чуть домой не ушла. Заходила передать Козубе…

— Ого! — радостно воскликнул Грач. — Козуба тоже здесь? Я думал, он в Киеве.

— Из Киева его меньшевики выжили, — насупилась Ирина. — Вы знаете, наверно, они работать нашим не дают, не брезгуют даже и под арест подвести. Козубу выжили не столько шпики, сколько меньшевики. Впрочем, он был рад: он Москву любит. Здесь, надо сказать, тоже пока меньшевистское засилье… Большой вред, что "Искра» сейчас за ними. К "Искре» привыкли за то время. когда ее Ленин вел, — привыкли каждому ее слову верить. И сейчас заводские хоть и удивляются другой раз тому, как "Искра» изменилась, а не разучились еще прослушиваться к ней. Меньшевики-то от рабочих скрывают, что там Ленина нет.

— Рабочие разберутся, не беспокойтесь, — усмехнулся Бауман. — А вы-то какими судьбами в Москве? Козуба мне говорил в Киеве, что вас арестовали и отправили в Восточную Сибирь, в ссылку.

Ирина тряхнула косами.

— "С каторги — и то люди бегают". Это вы Козубе сказали — верно? — в первый вечер, когда приехали на Прошинскую. Он постоянно повторяет. Ну если с каторги можно, то с этапа — и сам бог велел. Я только до Вологды доехала, там ребята помогли вывернуться. Я теперь — настоящая, товарищ Грач! Не-ле-галь-ная! Одно время в Саратове работала, потом сюда перебралась. Я в Коломне сейчас.

— А в комитете?

— В Московском? Что вы! Там меньшевики.

— То есть как? — нахмурился Бауман. — Наших вовсе нет?

— Козуба только. Его не могли не ввести: за ним вся Прохоровка — он ведь там теперь работает. Легально, да! Грачев Николай Николаевич… У вас, очевидно, рука легкая: ведь это вы его крестили.

— Адрес знаете?

Она подумала секунду.

— Вот что… Сейчас к нему идти неблагоразумно конечно. Но завтра я вас сведу. Обязательно. Потому что завтра заседание комитета, и до заседания вам необходимо сговориться, наверно.

— Ладно, — кивнул Бауман. — А где мы завтра с вами встретимся?

— Да здесь! — улыбнулась Ирина. — Я попросту останусь ночевать. На меня Марья Павловна сердиться не будет, она ко мне благоволит. Времени до сна много: по крайней мере, сразу введу вас в курс. Тут же очень трудно, товарищ… Николай. С одной стороны — меньшевики. Густылев, прошинский, кстати, здесь тоже. Важный стал, как же! А с другой стороны-зубатовщина: охранка здорово здесь среди рабочих действует.[10] В одну дудку с меньшевиками, собственно. И те и те- одинаково — душат революцию.

— Постойте, его же в прошлом году в отставку выгнали, Зубатова вашего?

Она вздохнула:

— Зубатова-то нет, а вот зубатовщина осталась. Хотя, говорят, и он есть… Сидит в департаменте полиции.

Дверь приоткрылась. Доктор блеснул очками с порога;

— Знакомые, оказывается?.. Ну, идите тогда в столовую чай пить, если вы не хотите признавать конспирации.