Град Божий

Она откидывается на подушку.

Значит, все это создано искусственно, это всего-навсего изобретение.

Да, говорю я и беру ее за руки. Но ты же видишь, что долгие века это действует.

Она пыталась развеселиться, посещая танцы в Бриэрли. Но не могла смеяться тогда, не может и сейчас. У Сэмми дар меланхолии. Кроме того, давят воспоминания об умершем муже.

Из всей моей старой паствы она, пожалуй, единственная, кто не считает, что я попусту растрачиваю свою жизнь.

Густые волнистые каштановые волосы, разделенные посередине прямым пробором. Блестящие темные глаза, может быть, слишком широко посаженные. Фигура не оформлена, вся она расслабленная и дряблая, слава в вышних Богу.

Полные губы раздвигаются, и Саманта языком слизывает слезинку с щеки.

Какое странное утешение, Боже, получить в награду влажный соленый поцелуй.

Заметки к проповеди

Начать надо со сцены в больнице, с вида тех добрых и праведных людей, молившихся у постели своего священника. Их покорность, их вера излучали такой свет, что я ощутил почти физическую потребность… разделить их упование.

Но потом я спросил себя: должна ли вера быть слепой? Почему она должна проистекать из потребности людей верить?

Мы все жалки в нашем желании освободиться от гнета, мы бросимся в объятия христианства или любого другого института власти Бога, если он заявит о своем намерении освободить нас. Оглянитесь вокруг. Власть Бога ограничивает, уничижает нас, какое бы место мы ни занимали в этом мире, каких бы традиций ни придерживались, до нищенского подчинения.

Так где найти истину? Экуменизм политически корректен, но в нем ли суть дела? Если вера полноценна во всех своих проявлениях, то не является ли наш выбор Иисуса чисто эстетическим? И если вы ответите на этот вопрос «нет», и, конечно же, нет, то тогда мы неизбежно должны спросить: кто те благословенно избранные, шествующие путем спасения, и кто те другие, кто идет неверным путем? Можем ли мы ответить? Знаем ли мы ответ? Мы думаем, что знаем — конечно же, мы думаем, что знаем. Но как мы отличаем нашу истину от заблуждения других, мы, придерживающиеся истинной веры, на чем основана наша вера, как не на сказке, которую мы заботливо пестуем? Нашей сказке о Боге. Но, друзья мои, я спрашиваю вас: разве Бог — сказка? Можем ли мы, каждый из нас, если исследует нашу веру — я имею в виду ее чистую сердцевину, а не утешение, не обычаи, не ритуальные священнодействия, — то сможем ли и дальше в глубине души своей верить в то, что наша вера в Бога есть не что иное, как наша сказка о Нем? Предполагать, что Бог обитает в нашей христианской сказке, держать Его в этой клетке, описывать Его, который сотворил все, что мы можем понять, и все, чего мы понять не в состоянии… нашей сказкой о Нем? О Ней? О КОМ? Что, во имя Христа, мы подразумеваем под тем, о чем говорим!

Среда, ленч

Итак, отец, я слышал, что ты снова начал чудить.

Откуда ты черпаешь сведения, Чарли? От моего маленького дьякона или от моего капельмейстера?

Шутки в сторону.

Нет, действительно. Я же не думаю, что ты установил жучки в церкви Святого Тимофея. Я говорю так, потому что там нет никого, кроме нас, покорных цыплят. Дай мне приход в жилых кварталах на окраине города — почему ты этого не делаешь? — там, где от подземки не трясутся стропила. Пусть это будет эстрада для показа Господа среди набожных богатых и знаменитых, и тогда ты увидишь, что такое настоящее чудачество.

Ладно, слушай, Пэм, говорит он. Это непристойно. Ты говоришь и делаешь вещи, которые начинают меня всерьез тревожить.

Он хмурится и смотрит на порцию копченой рыбы с таким видом, словно недоумевает, как она сюда попала. Тщательно выбранное «Пино-Гриджо» бессовестно забыто. Чарли задумчиво отхлебывает из стакана ледяную воду.

Скажи, о чем я должен говорить, Чарли, если не об испытании нашей веры. Мои пять прихожан серьезные люди, они все понимают правильно.

Он откладывает нож и вилку, собирается с мыслями.

Ты всегда был себе на уме, Пэм, и раньше я втайне восхищался той свободой, которую ты сумел обрести в церковной дисциплине. Мы все тобой восхищались. При том, что ты заплатил за эту свободу, мы оба это понимаем. По таланту и уму, по тому, как ты учился в Йеле, ты, вероятно, должен был бы быть моим епископом. Но в другом смысле, мне тяжело делать то, что я делаю, это трудно — быть властью, которую такие, как ты, постоянно испытывают на прочность.

Такие, как я?

Прошу тебя, подумай об этом.

Он возвысил голос, в нем чувствуется гордость интеллекта. Здесь что-то не так.

Он смотрит на меня обезоруживающим взглядом своих голубых глаз. Мальчишеская прическа, хотя волосы седые. Спадающая на лоб челка. Потом его лицо освещается знаменитой улыбкой, которая тотчас испаряется, то была просто гримаса отвлечения от административных мыслей.