Град огненный (СИ)

— Ах, это… пустяки! — повторяет он мое излюбленное словечко. — Доктор Поплавский осмотрел, сказал — ничего страшного. Пара перевязок — и буду, как новенький, — он усмехается нервно. — А вот как с такой мордой выступать перед коллегами?..

— Прости, — снова говорю я.

И на ум совершенно некстати приходят слова Пола:

«А будет ли извинений достаточно?»

Наверное, нет. Тогда я спрашиваю:

— Ведь если у тебя будут какие-то проблемы… с работой или с чем-то еще… ты ведь скажешь об этом мне?

Виктор, уже готовый уходить, останавливается на пороге и смотрит на меня, выкатив глаза, будто впервые увидел. Я выдерживаю его взгляд, хотя внутри меня так и колотит от волнения. Потом Виктор улыбается.

— Да все нормально, Ян, — легко отвечает он. — Ты отдыхай.

И уходит.

А я приваливаюсь спиной к стене и чувствую, как трясутся колени, словно я — совсем еще мальчишка, набедокуривший — но не умеющий ни признать свою вину, ни извиниться за нее. Наверное, я так и выгляжу в глазах Виктора, и за все время нашего общения он привык к моему эгоизму, и поэтому просто не допускает возможности, что и мне может быть до кого-то дело. Но все равно — не ненавидит меня и не шарахается, а предлагает свою помощь.

Люди нелогичны. И тем отличаются от механизмов вроде меня.

В реабилитационном центре нам говорили, что переживания событий заново способствуют их переосмыслению. Тогда я думал, что все это чушь. Сейчас считаю — они, черт возьми, правы.

14 апреля, вторник

Дарская школа учит не только выживать и убивать. Она учит проще смотреть на вещи. Выжил сегодня? Хорошо. Умер завтра? Не беда. Нечего жрать? Будешь мобильнее в бою. Попал в плен? Просто внеочередная тренировка на выносливость. Пустяки!

Поэтому и вынужденное затворничество не слишком тяготит меня. Это — время нажать на паузу. Время размышлений.

За последние два года я размышлял куда больше, чем за всю жизнь в Даре. Моя голова трещала от мыслей, и трещал по швам, распадаясь, привычный мир. Конечно, первоначальная идея была далека от той, из-за которой случился Переход. Пройдя по кромке смерти и заглянув за грань, я узнал то, чего еще не знал ни один васпа: тайну нашего происхождения.

Как она открылась — отдельная история. Ее принесли от самой границы Южноуделья, с заброшенной базы, где проводились первые опыты по созданию «живых мертвецов». И я жалел лишь об одном — что в мои руки так и не попал «код смерти». Но, вернувшись в Дар, я принес васпам знание, а человечеству — гибель.

— Вот огонь! — сказал я. — Так бросим его в мир, чтобы он запылал!

Ученые интересовались, что двигало нами после смерти Королевы? Я скажу. Этим огнем была наша ненависть к людям. Месть, согревающая наши черные сердца. Топливо для наших тел. Мы могли бы создать армию монстров, подобных нам или куда более страшных, чем мы — вот только никто из васпов не обладал достаточными знаниями. Нужен был человек. Ученый. И когда караульные сообщили о безоружном чужаке вблизи наших границ — я понял, кто именно.

* * *

В ночь после допроса Тория не спится. Сижу на застеленных тонким покрывалом нарах, вглядываюсь в красноватый полумрак — работает только запасной генератор, остальные давно вышли из строя. За стенами Улья течет сырая весенняя ночь — в ней, будто в смоле, вязнут измученные дозорные. Каждый час докладывают: все тихо. Но какое-то смутное беспокойство мешает расслабиться, довериться тягучей ночной тишине. Я пытаюсь списать это на последний разговор с Полом — его слова беспокоят, они по кругу ходят в голове, бросая вызов моему агонизирующему миру. Я отмахиваюсь от них, как от назойливых мух. И под утро все-таки проваливаюсь в забытье.

И пропускаю момент, когда первый снаряд сносит верхушку Улья.

Удар подбрасывает меня с постели, и я чувствую, как сотрясаются и гудят стены. В комнату врывается взмыленный часовой.

— Атака! — с порога докладывает он.

Слова тонут в тоскливом вое сирены. Я узнаю этот страшный звук: так выла умирающая Королева. И голова плывет, и плывет в дрожащих отблесках лицо часового, и вибрируют стены Улья. Я вижу, как отслаивается пластами штукатурка, и толкаю часового плечом — он вываливается в коридор, а я прыгаю следом прежде, чем обрушивается потолок. А в голове пульсирует одна-единственная мысль:

«Прозевали! Атаку прозевали!»

Улей сотрясается снова. Коридоры наполняются топотом бегущих ног. Я тоже бегу — пандус дрожит под сапогами, пот стекает за ворот мундира. Я сворачиваю в четвертый коридор и сталкиваюсь с комендантом Рассом.

— Западный сектор разрушен! — стараясь перекрыть сирену, орет он во всю глотку — совсем не так, как полагается васпам. — Купол и три яруса в клочья! На четвертом пожар!

— Как проворонили? — рычу я.

Комендант болезненно скалится. В красноватом свечении он похож на демона, восставшего из подземных глубин Эреба.

— Управляемая ракета, — отвечает он. — Со стороны пальнули. Первая по касательной. Вторая в яблочко.

Он смотрит на меня исподлобья, говорит:

— Держим оборону с юга. Прикажете подкрепление?

Мне хочется рассмеяться коменданту в лицо.

Подкрепление? Чем?