Град огненный (СИ)

Солдаты выстроены в две колонны. Они молчаливы и неподвижны, как статуи из обсидиана: каждый из них облачен в черную униформу, на рукавах — шевроны с вензелем хозяина. Расс распахивает двери балкона, и ветер вздымает алые ламбрекены. Алая дорожка струится между колонн, похожая на кровавую реку. И везде — только два цвета. Только красный и черный. Только кровь и смерть.

— Все готово? — спрашиваю я.

— Так точно, — с готовностью отвечает Расс. — Охрана усилена. Паства трепещет. Плац надраен. Эшафот ждет.

Я поворачиваюсь к дверному проему. Ветер бьет в лицо, но не несет в себе свежести дождя или запаха весенней листвы. Ветер пропитан смрадом и гарью. И я вижу, как в небе клубятся черные тучи. Тяжелые и густые, словно дым от тысяч кремационных печей. Внизу немеет в ожидании толпа — безликая серая масса, неподвижная и молчаливая.

— Начинаем, — говорю я.

Расс тут же исчезает в тени: начальнику охраны не положено попадаться господину на глаза. Знаю, в этом плане Расс завидует мне. Мне! Старшему экзекутору, прошедшему по головам, по трупам, по рекам крови за возможность стоять здесь, на балконе, слева от господина — всеблагого и справедливого. Того, кто разрушил наш мир и слепил заново по своему разумению.

Звуковая волна обдает меня, словно очередной порыв ветра. От звона литавр закладывает уши, слюна высыхает во рту. И я не могу ни пошевелиться, ни поднять взгляд. И только вижу, как проминается мягкий ворс ковра под поступью моего господина.

Он останавливается в паре шагов от меня.

Я цепенею. Наверное, мое сердце должно забиться сильнее от восторга и обожания, но этого не происходит. Я ощущаю все то же мерное биение, все ту же пустоту и холод. Я — лишь оружие. Мертвое по сути. И только воля господина может вдохнуть в меня жизнь.

— Поднять глаза!

Голос господина негромок, но властен. И я поспешно поднимаю подбородок и, прижимая к груди кулак, произношу приветственное:

— AveMorte!

Господин улыбается. Он одет в дорогой, отливающий серебром костюм. От него пахнет резким парфюмом и крепкими сигарами.

— Что же вы, друг мой? — журит он. — Здесь не Улей. А я — не Королева. Вы, верно, забыли, что я придерживаюсь демократических взглядов?

— Виноват! — отвечаю и гляжу прямо в его лицо, холеное, сытое, позолоченное легким загаром. Какое наказание последует сегодня за несоблюдение Устава? Но господин только вздыхает устало.

— Не забывайте уж впредь, — произносит он. — Иначе, друг мой, придется прибегнуть к вашему повторному форматированию. А пока начнем наше торжество!

Он протягивает мне руку. И я склоняюсь и касаюсь губами большого рубина, впаянного в толстое золотое кольцо.

— Господин Морташ — всеблаг! И служить ему — великая доблесть! — привычно благодарю я и думаю о том, что хозяин — справедлив и милостив. Никто из людей по доброй воле не подаст руку васпе. И тем более не разрешит ее целовать. Монстры должны знать свое место.

— Вольно, мой мальчик, — мягко произносит господин Морташ и выходит на балкон.

Разворачиваются черные штандарты. Алый вензель горит, словно росчерк крови на саже. Победно хрипят трубы. И безликая толпа ревет, приветствуя повелителя. Толпа исполняет его волю, а, значит, тоже оружие. Человек или васпа — сейчас между нами нет различий.

— Граждане Южноуделья! — начинает господин, его речь множится, эхом повторяется усилителями. — Сегодня мы собрались в честь знаменательного события — именно в этот день, пять лет назад, состоялся так называемый Переход! Всего пять лет — а как изменился мир! Оглянитесь вокруг! — он поводит рукой, и толпа в едином порыве следит за его движением, слева направо, приоткрывает черные рты, вдыхая запах гари и тлена. Тускло поблескивают бесцветные стекла миллионов глаз. Я тоже поворачиваюсь, как послушный механизм. Тучи становятся ниже, чернее. Сливаются с дымом заводов на западе, а на востоке цепляются за шпиль Новодарского собора — монументального сооружения, по красоте и величию соперничающего с дворцом господина.

— Мы отстроили город из руин, в которые превратился Дербенд после войны, — продолжает господин Морташ, и его голос становится тверже, раскатистее. — Мы понесли большие потери. Но мы закалились в боях и окрепли духом, и монстры были повержены! — господин сжимает пальцы в кулак, а в толпе прокатывается ропот. — Эти порождения тьмы. Эти существа без души! Головорезы, питающиеся болью и смертью! — лицо господина перекашивает ненавистью, и я невольно отступаю на шаг, потому что знаю: он говорит обо мне. И о каждом из васпов. Люди знают это. Ропот нарастает, а в воздухе пахнет яростью и потом, и от работающих заводов тянет запахом горелой плоти. Но господин глубоко вздыхает, разжимает кулаки, и его лицо разглаживается, от уголков глаз лучатся морщинки. Он качает головой и продолжает примирительно:

— Но разве мы уподобились им? Разве мы ответили им тем же?

— Нет, — миллионом ртов выдыхает толпа, и господин Морташ повторяет за ними: