Град Петра

Стёжка, плутая обочь Твери, заскочила к Игнату. Дом его на изустной карте помечен. С проходящих берёт самую малость, изба чистая, хоть и бобыль.

   — Поговори, поговори! — встретил он Никодима. — Как можется?

   — Как на острие ножа, — ответил азовец. — Куда свалюсь, не ведаю, к богу аль к лукавому.

   — Все мы на острие, — молвил Игнат. — Вся Россия на острие. Садись-ка, я щей плесну.

На печи раздавался чей-то храп.

   — Монашек тут один, читает нам... Притомился, вчерась до петухов тут колобродили.

Вечером слез с печи — молодой, лобастый, безбородый. Народу в избе прибывало. Кланялись ему, теснились на лавках — поближе к грамотею, толкователю писания. Шелестя страницами в красном углу, он мерил взглядом каждого.

   — Ведаю я дела твои и труд твой, — начал монашек тихим и скорбным голоском, — и яко ты не можешь сносить злых...

Апокалипсис — сообразил Никодим и заскучал. Почнёт стращать карами небесными и срок назначит, когда звёзды на землю падут. В ушах заколодило.

   — Так-то, братие, — продолжал монашек, откачнувшись от книги. — К тебе обращено и к тебе, — он тыкал, сверлил тонким детским пальчиком. — Коли ты праведный, идола не чтишь, не терпишь беззакония. Закон божий есть добро. Глаголет апостол Павел — никто же не взыскун своего, а пользы ближнего.

Нет, что-то новое... Мягко стелет монашек. Непохож на пророков-староверов. На юрода, который звякает тут цепью позади, дышит в затылок.

   — Кто пашет — должен пахать с надеждой, и кто молотит — молотить с надеждой засыпать зерно в закрома свои и пропитаться. Апостола Павла речение... А что наблюдаем ныне? Сильный отбирает хлеб у слабого. Не так ли, братья любезные?

Гулом одобрительным отозвалось собрание. Страстотерпец лязгнул веригами, рявкнул:

   — Время антихриста!

   — Доберёмся и до него, — кивнул монашек. — Времена лютые, твоя правда. А теперь вернёмся к святому Иоанну. Виденье ему было: стоит агнец на горе Сионе, с ним сто сорок четыре тысячи — имя отца его на челах. Понимай — праведные, не терпящие зла... Тут я спрошу вас: считал он, что ли, Иоанн, во сне? Маловато ведь, людей-то на свете миллионы. Понимай, множество там... А насчёт агнца как мыслите? Просто сказать, барашек, верно? Сие есть символ, образ Иисуса Христа нашего. Ты говоришь — антихрист... Зверь против агнца, следственно. Опять же символ, понятие зла, мерзости всякой.

   — Символ, — выдохнул юрод возмущённо. — Антихрист во плоти, на троне восседает.

   — Да ну? — кротко удивился монашек. — Видел его? Расскажи нам, Архипушка!

   — А нешто человек? Он не спит вовсе. Таких людей не бывает. У него шесть пальцев на ногах.

   — Ты разувал его, что ли?

Прожурчал смешок.

   — Орел у него двуглавый, — не унимался верижник. — Зверь на знамени. Царство зверя.

   — Ещё чего? Тут поболе написано, у Иоанна… Грядёт конное войско, истребляющее живых, головы у лошадей львиные, изрыгают огонь и дым — серу. Нету таких, и орла двуглавого нету — все символы. Так и антихрист... В каждой душе, Архипушка, у меня, у тебя, добро и зло имеется, Христос и антихрист.

   — Вельзевул, князь тьмы, — бубнил Архип. — Воспрянул из преисподней вещественно. Он сына родного убил. Царевич Алексей был святой, за нас молился.

   — Свято-о-ой, — протянул кто-то. — Он изменщик, к салтану подался.

   — Не к салтану, а к немцам, — поправил Никодим.

   — Настоящий царь у шведов будто... А этот душегуб. Он в Питере што учинил? Поставили ему двести мужиков беглых на поле — он их из пушек, из пушек порешил. Каждый день так. Ему горячую кровь подают — ковш целый. Пока не выпьет — трясётся, разум теряет.

Никодима взорвало:

   — Враньё! Брешут про царя... Я с ним Азов брал, он в траншемент жаловал к нам. Брешут...

Прорвался женский голос:

   — А точно шесть пальцев?

Все обернулись к азовцу. Он клялся, негодовал — пять, с места не сойти, пять! Забыли про монашка. Тот повысил голос — и нараспев, по-церковному:

   — Горе тем, кто поклоняется зверю и образу его! Тот будет пить вино ярости божьей и мучиться в огне и в сере. В озере пылающем утопнет, сгинет...

Испугались, притихли.

   — Святой Иоанн живописует наглядно, чтобы пробудить вас... Чтобы слепые прозрели... Зверю поклоняемся, зверю — воистину речёт святой. Он вот где, — и толкователь с размаху стукнул себя под левую ключицу. — Злато чтим... Разве велел Христос? Пётр Алексеич, многая лета ему, завет спасителя исполняет, ходит как простой матрос, пуговицы медные. Ругаем его, а ему помочь надо.

Помочь, сокрушив зверя в себе. Не ходить в церкви, не признавать икон, златом облачённых пастырей. Царю одному не справиться. На злых, на жадных, на лихоимцев ропщем, а сами-то? Молим всевышнего избавить нас, а достойны ли? Очистимся, вернёмся к вере первых христиан — тогда лишь спасёмся.

Никодим глядел на монашка с обожанием. Верно, ох до чего же верно! Гнусно живём, лаемся, грызёмся. Всё совпадало с собственными мыслями азовца. Апокалипсис теперь ясен. Зверь давно совращает души, соблазняя богатством. Озёра пламенеющие, тучи всепожирающей саранчи, ядовитая сера из пасти чудовища — казни эти не в будущем, совершаются сегодня. Разуметь надо иносказательно. То мученья, которые терпит народ.