«Современные вожди считают, — проницательно отмечено в одной из книг Живой Этики, — что строят Новый Мир, но никому не приходит на ум, что их Новый Мир есть оскал старого. Новый Мир идет новыми путями»[175]
. Живая Этика по-иному решала проблему «брать или давать». «Жертва несчастья — так называли вступившего в общину по безысходности. Потерпев полную неудачу, человек жертвовал несчастье свое, и цена неудачи была несчастна. Но именно принесший несчастье считал наибольшим вкладчиком себя: он и пожертвовал, он и отказался, он и предпочел, он ждущий и предъявляющий счет. Мы предпочитаем жертву счастья. Кому есть от чего отказаться, тот менее ждет платы. Так стройте общину по вехам пожертвований»[176]. Теперь, когда мы обрели драматический опыт наших социальных переустройств, невозможно отрицать справедливости вышесказанного. Человек, сознательно и бескорыстно участвуя в строительстве Нового Мира, отдает. Заведомо ложная концепция — я строю новое общество, чтобы взять, — бесплодна и не выдерживает нравственного испытания.Социальный эгоизм, о котором писал В.Г. Короленко и который был одним из важнейших идеологических моментов марксистского учения, постепенно превращался в социальную самость. Эта самость выедала и разрушала этическое ядро, которое существовало в народе, в его духовной культуре. С постулата «во имя свое» были сняты все ограничения и стыдливые прикрытия. Господствующий класс становился самым самостным и терял последние этические традиции, требуя для себя самого привилегированного места под солнцем и идеологически оправдывая любой произвол и насилие, сделанные «во имя свое». Отождествляя «во имя свое» с «во имя Общего Блага» («во имя Отца Моего»), правящие революционеры сдвинули все нравственные ориентиры, что привело к утрате разделительных линий между «во имя свое» и «во имя Общего Блага», иными словами, между Добром и злом.
И если между Вождем, который, несомненно, действовал «во имя Общего Блага» и брал ради него все грехи на душу свою, и основной массой участников революции, действовавших «во имя свое», существовало острейшее противоречие, что составляло основную трагедию Ленина, то явившийся ему на смену Сталин был не знаком с подобными внутренними борениями и действовал «во имя свое» во всех направлениях своей политики. И это «во имя Отца Моего» и «во имя свое» и составляли главный духовный водораздел между Вождем и пришедшим вслед за ним правителем. Качество духа того и другого определили результаты их деятельности и характер создаваемого каждым из них государства. Так отрицавшийся тем и другим Дух оказался той основой, которая определила характер и особенности их правления.
У Сталина была своя тактика по отношению к Ленину, которая позволила ему жить и действовать «во имя свое», прикрываясь именем того, кто жил совсем по другим меркам.
Через много лет нам стало известно о завещании Ленина, в котором он выражал сомнение в том, сможет ли Сталин, оставаясь на посту генерального секретаря ЦК партии, занимать этот пост без ущерба для самой партии. Документ был написан Лениным в 1924 году и адресован XIII съезду партии, но не был прочитан на съезде соратниками Ленина, как об этом просил Вождь. Потом письмо на много лет исчезло в секретных архивах. Пользуясь своим положением генсека, Сталин «приватизировал» сначала самого Вождя, выступив на его похоронной церемонии в качестве любимого ученика и преемника. Многим из ленинского окружения были уже тогда известны разногласия между Лениным и Сталиным. Но они предпочли не принимать этого в расчет. Затем преемник завладел интеллектуальным наследием Вождя революции и установил монополию на его толкование. Лозунг «Сталин — это Ленин сегодня» полностью подтверждает содеянное. Наследие великого человека, находясь в руках Сталина, теперь служило сталинскому «во имя свое».
Отождествив себя с Лениным, Сталин говорил теперь как бы от его имени, трактовал и искажал ленинские положения, «развивал» их, как хотел, использовал ошибочные моменты в теории Вождя, пытаясь оставить в тени то, что уже было откорректировано самим Лениным в его практической деятельности. Живая ленинская мысль, гибкая и подвижная, забронзовела и была превращена его преемником в тяжелый статичный монумент «вечно живого учения». Монумент был призван прикрывать всю деятельность преемника и идеологически ее оправдывать.