Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках

Такого рода суждения, которыми переполнен "Граф де Габалис", можно трактовать и вполне рационалистически, подразумевая под союзом человека и стихийного духа всего лишь слияние с природой, попытку облагородить ее, очеловечить, наделить неким смыслом. "Не переставайте же, — поучает граф де Габалис своего юного друга, — изумляться простоте самых чудесных явлений природы и постарайтесь распознать в этой простоте гармонию столь вечную, истинную и необходимую, что она, вопреки вашей собственной воле, отвлечет вас от ваших скудных фантазий". В подобных наставлениях чувствуется, как ни странно, предвосхищение некоторых идей Жан-Жака Руссо, вдохновлявших руководителей Французской буржуазной революции, да и всех последующих революционных переворотов, ставивших своей целью рождение "нового человека". При некотором желании и с некоторой натяжкой из "Графа де Габалиса" можно вычитать цитаты, в которых сквозит мысль о необходимости "переделки природы", а заодно и человека. Грех, совершенный Адамом, "низринул его в отбросы элементов, гармония была нарушена и он, сделавшись нечистым и грубым, утратил связь с чистыми и тонкими субстанциями". Его потомкам предстоит "очистить и подвергнуть возгонке элемент огня, таящийся в них самих, и таким образом подтянуть и настроить соответствующую космическую струну, <…> сосредоточить мировой огонь в вогнутых зеркалах, помещенных внутрь стеклянного шара", то бишь произвести вселенского масштаба научно-магическую операцию, цель которой — телесное бессмертие человека и его полная власть над "своим естественным царством", "управление элементами без помощи демонов". Телесность посвященных имеет мало общего с телесной зависимостью от природы обычных людей или, как их называет де Виллар (или де Габалис), "недостойных невежд", для кого печальное бессмертие оборачивается вечным наказанием; они имеют возможность стать в самом деле бессмертными лишь посредством союза со стихийными духами.

Что касается Мудрецов или Философов, то они, сумевшие восстановить в себе богоподобие праотца Адама, способны "повелевать всей природой", не исключая духов и демонов. Даже сам "князь мира сего" бессилен погубить человека. Он томится "в проклятых и окаянных безднах земли, сотворенной верховным и первообразным алхимиком" и может, самое большее, подговорить своих соседей гномов, чтобы те "обратились с его гнусными предложениями к людям, наиболее достойным спасения, и, в случае удачи, погубили их душу вместе с телом". Заблудших Мудрецов, неспособных, по словам ап. Павла, к "различению духов", ждет "куда более суровая кара, чем вечное пребывание в преисподней, где еще ощутимо милосердие Господне, которое проявляется в том, что адское пламя только обжигает грешника, не испепеляя его до конца. Небытие — большее зло, чем ад". Иными словами, аббата Монфокона беспокоит не проблема посмертной участи, подготовленной всем земным существованием как праведника, так и грешника, но проблема небытия. Бессмертие духовного плана — пустой звук для Философа: тому, кто от него отрекается, "гномы сулят груды золота и серебра, обещают какое-то время оберегать его жизнь от смертельных опасностей, исполнять все, что пожелает человек, заключивший с ними сей злополучный пакт: так зловредный дьявол гномов губит душу человеческую и лишает ее надежды на вечную жизнь".

Начиная с эпохи Возрождения, цепкие побеги материализма исподволь заполоняли ниву духовности, паразитируя на ней, как ядовитая спорынья на пшенице. Полное слияние с Абсолютом, то есть возвращение в лоно абсолютного небытия, к которому издревле стремились величайшие мистики, представляется Мудрецам, наглотавшимся яда материализма, величайшим злом. "Ты, сердцу непонятный мрак, приют отчаянья слепого", — писал в свое время о небытии Пушкин, страшившийся его не меньше, чем Монфокон де Виллар. Бытийственность, материальность, телесность, причем любой ценой, пусть даже ценой вечных мук "по ту сторону порога", — вот девиз людей, которые, вслед за Григорием Сковородой, не могут сказать о себе: "Мир ловил меня, но не поймал".

Как я уже упоминал выше, Монфокон после своей гибели обрел отнюдь не самую плачевную форму бессмертия, окончательно воплотившись в созданного им графа де Габалиса, до сих пор вызывающего к жизни своих двойников. Но справедливости ради стоит сказать, что двойники эти, продолжая ту двусмысленную и опасную игру, что была начата еще при жизни тулузского вольнодумца в сутане, любят рядиться в костюмы и маски, приличествующие актерам, которым выпало играть на мировых подмостках прямо противоположные нашему герою роли.