Граф Калиостро

   -- Ах, сударь, точно... Раньше, бывало, забавлялся я флейтами-скрипками, механизмы часовые разбирал, перед Музами грешен был, хотя госпожи сии меня и не жаловали... А как узрел свет в ложе Гигея, пошла кругом моя голова. И понял я, что сей видимый мир есть для человека логаринф и загадка.

   -- Логаринфы решаешь?

   -- Ах, сударь, кабы мне решить... Вот в древней книге Николая Фламеля Аш Мезереф на секрет философского камени напал: рецептура некая дадена. Нынче я ночи над тегелями просиживаю...

   Елагин приподнял седую бровь, посмотрел на измазанную реторту, до половины наполненную тусклой жидкостью.

   -- Поди, посуды-то перебил...

   -- Справедливо, сударь: не токмо посуды, пальцы о стекла изрезал. Реторты -- оне, проклятые, на огне лопаются. Намедни кафтан составами прожег... Свершаю все по строгому правилу, а получается у меня заместо философского камня сущая, -- не прогневайтесь, -- мерзость. И превонючая.

   Канцлер и секретарь рассмеялись. Елагин утер платком веселое лицо:

   -- Момус изрек: боги были пьяны, когда сотворяли человека. Проспались и не могли без смеха глядеть на творение свое... Так и ты, вновь сотворенный брат-розенкрейцер, мне отменно забавен.

   -- Но взгляните, взгляните, -- грустно усмехаясь, показал Кривцов на окно. -- Кругом-то болота, сосны, туман, вод пустыня, заря незакатная. Все-то боязно, все тревожно: как исчезнет, подобно дыму рассветному, Санкт-Петербург и вся Империя наша -- тут примется философский камень искать... Ах, сударь, ежели найти нам ключ Соломонов, учинили бы мы тогда на пространствах России Империю Златорозового Креста.

   -- Ишь, куда поскакал. Прыток ты, батюшка, на слова. Но из них заключаю, что книги наши читаешь отменно, хотя голова твоя точно кружится. Ничего, -- все отцедишь... А о камени философском скажу: вот обожди, прибудет вскоре в столицу один человек, истинный маг. Может, ему посчастливится тайну сию отворить.

   Уже занималась заря.

   Румяный пар дохнул на стекла, прохладно озарил седую голову канцлера, красноватую гриву секретаря.

   -- Сударь, кого вы изволите ждать в столицу?

   -- Кавалера де Калиостро. Он мне писал, что камень ему якобы ведом... Я, друг, молчу, но мечтательства, подобные твоим, и мне, старому дурню, сродни.

   На Петропавловских верках бодро звякнула заревая пушка.

   -- Вот и день, -- поднялся канцлер. -- Перелезай-ка ты, философского камени искатель, из халата в кафтан.

ПРОГУЛКА В КАРЕТЕ

Люблю тебя, Петра творенье...

Пушкин

   Из низкой зальцы, где, дымя глиняными трубками, спорили у пузатого биллиарда об очках и ударах кия гвардейские офицеры, вышел плотный артиллерийский капитан в красном кафтане с отворотами черного бархата.

   Сердито ворча, он поискал крюк, на который повесил свою черную треуголку:

   -- Буду я с ними играть, когда они, черти, у меня сто очков вперед забирают.

   В трактир "Демута", что держал на Сенатской площади английский негоциант, приходил Андрей Кривцов читать по утрам газеты.

   Прихлебывая черный кофе, он любил поговорить с трактирными завсегдатаями о спорах британских лордов в аглицкой народной каморе, о механическом фигуранте, изобретенном неким немцем в Гамбурге, играющем на флейте, пишущем под диктование и чихающем весьма натурально, также о приезжающих и отъезжающих, о кометах и двуголовых телятах, и о кошке-танцмейстере, которую нынче показывает французский дворянин на Мойке.

   Приказав малому подать чашку кофе погорячее, Кривцов развернул серый лист "Санкт-Петербургских ведомостей" и пробежал глазами объявление:

   В Большой Коломне, на Екатерининском канале, в доме с тремя колонками, что на углу, продается серо-пегий верховой мерик, пара пистолетов, четвероместная карета, попугай и за пять рублей здоровая девка, умеющая чесать волосы.

   -- Прожился некий барин в столице, так девку с попугаем на торг пустил, окаянный, -- проворчал Кривцов, перекидывая лист.

   Бакалавру вспомнилось, как еще в Московском университете professores -- все больше немцы в коричневых сюртуках, головы как из слоновой кости выточены, нерусскими, твердыми голосами, точно обтесанными топором, -- читали о римском гражданстве и афинейских вольностях, о Лейбницах и Декартиях, и как в масонской ложе, зачастую, когда гасили свечи, братья каменщики вполголоса беседовали за трапезой о низости подьячих, о неправде в судах и о позорище торга людьми.

   -- Не проявись лет десять назад тот мерзкой казак Пугачев, глупый изверг, государыня всенародно бы объявила равенство и вольность гражданству, а нынче не жди...

   И тут артиллерийский офицер, вышедший из биллиардной, прервал мысли Кривцова.

   -- Андрюшка! Откуда тебя черт принес? -- весело крикнул офицер и зашагал к бакалавру, задевая ботфортой дубовые табуреты.

   -- Шершнев! -- поднялся тот. -- Вот отменная встреча, друг ты мой, сразу признал: словечка, не чертыхнувшись, не скажешь.