Граф Кавур. Человек, который создал Италию

Еще один важный аспект – это интерес, проявленный Кавуром к жизни крестьян. Однако он не ограничился итальянскими реалиями. Анализируя положение сельскохозяйственных рабочих в Англии и Франции, будущий государственный деятель пришел к убеждению, что необходимо создавать благоприятные экономические и правовые условия для их труда и быта, улучшать санитарное состояние данного класса общества.

Параллельно с этим Кавур озадачился вопросами функционирования пенитенциарной системы. В некоторой степени это был ответ на вызов времени, поскольку революционное и национально-освободительное движение в Европе, и в Италии в частности, вызывало ответные действия властей (например, в обществе много говорилось о жестоком отношении австрийцев к итальянским заключенным), что приводило к высокой смертности в тюрьмах. Этому в немалой степени способствовало распространение инфекционных болезней (в первой половине XIX века по Европе прокатилось несколько волн заболевания холерой), которые не способствовали улучшению ситуации как в сельской местности, так и среди узников, отбывавших наказание.

Следующим шагом стало исследование проблемы бедноты. Этому поспособствовало то, что Камилло вошел в статистический комитет и по просьбе отца подготовил записку (меморандум) об уровне бедности в Пьемонте, которая была отослана в Министерство иностранных дел Великобритании для подготовки нового британского закона о бедных (Poor Law Amendment Act), принятого в 1834 году. Его аналитические материалы были опубликованы в Англии в следующем году и стали первой значимой работой политика, вышедшей в свет[52]. После этого Кавур продолжил экономические и социальные исследования по гораздо большему кругу проблем, касавшиеся уже не только бедных слоев населения, но и рабочего класса. Это были вопросы труда и заработной платы, безопасности на производстве, социального обеспечения и др.

В 1834 году вновь вспыхнул роман между Кавуром и Анной Джустиниани. С момента отъезда из Генуи в конце 1830 года (не считая короткой встречи в январе 1832-го) Камилло ничего не слышал об Анне, хотя и не переставал думать о ней. Об этом свидетельствует хотя бы то, что вскоре после отставки и переезда в Турин Кавур написал следующее: «Все мои желания – увидеться с ней снова, чтобы быть полезным и посвятить ей искреннюю и бескорыстную дружбу»[53]. Тяжелые месяцы 1831–1833 годов, проведенные в столице, а также последовавшая жизнь в Гринцане, судя по всему, подвели его к мысли, что он не может быть вместе с Анной. В его понимании это было обусловлено тем, что она замужем, а он, как искренне полагал, не смог достичь каких-либо значимых жизненных успехов, хотя не надо забывать, что Кавуру в это время было всего двадцать четыре года.

Тем большей неожиданностью было для него, когда одним жарким летним днем 1834 года он получил коротенькую записку от Анны, в которой сообщалось, что она приехала в Турин и желает его видеть… Это маленькое сообщение буквально всколыхнуло Камилло. Нахлестывая лошадей, он помчался в Турин и уже вечером был в гостинице, где остановилась маркиза Джустиниани. Узнав, что его возлюбленная в опере, молодой человек бросился туда же. Дальнейшее в изложении нашего героя выглядело так: «Я внимательно начал изучать ложи и в шестой, слева, на первом ярусе, увидел даму в глубоком трауре, на ее милейшем лице лежала печать долгих и жестоких страданий. Это была она. Нина сразу узнала меня, и ее глаза неустанно следили за мною, пока я не покинул партер, чтобы подойти к ней. О, Господи! Какая прелесть в этом взгляде, какая нежность и любовь! Я бы все отдал ради нее. Ах! Я бы не смог никогда отплатить ей за ту радость, какую она доставила мне в те мгновения. Ее ложа была полна, невыносимые зануды донимали мою бедную подругу никчемными и скучными разговорами. Напрасно наши глаза пытались встретиться, чтобы выразить чувства наших сердец, мы горели нетерпением. Наконец на мгновение мы остались одни. Увы! В потоке переживаний, которыми мы хотели поделиться друг с другом, слова застряли в горле. После долгого молчания она спросила меня: “Вы думали обо мне? Могу ли я узнать, что вы думали обо мне?” Я ответил: “Вы много страдали! Я тоже много страдал и много перенес!” Это единственные слова, оставшиеся в памяти.

Я оставил ее в тот вечер, полный надежд, любви, сожалений и раскаяний. Верил в постоянство ее чувства. Был горд и опьянен такой чистой, верной и бескорыстной любовью. Но с другой стороны, когда я думал о своем поведении по отношению к ней, когда представил себе ужасные страдания, каким [Нина] подверглась из-за меня, и увидел глубокие следы, которые они оставили на ее красивом и грустном лице, то был в ярости на самого себя. Я обвинял себя в бессердечии, жестокости и бесчестьи»[54].