Граф Люксембург

Я бегу. Бегу без башмаков, по снегу, с сумасшедшими глазами, что есть сил, прочь от милицейской машины. Заворачиваю во двор... Дышу хрипло, с присвистом: легкие разрываются от боли, ноги онемели. Пригнувшись, рассмотрев для себя укрытие понадежней, перебегаю двор и прячусь за помойку. Неужели они меня потеряли? Нет, не может быть: за одну ночь, такую дьявольскую ночь два раза повезти не может. А где-то там, совсем недалеко, страдает маленький человек; смотрит на улицу широко раскрытыми от ужаса глазами, смотрит, как гаснут одно за одним окна соседних домов. Он знает, что отвыли свое автобусы и троллейбусы, и даже собаки смолкли, не гуляют. Что же ему делать? Что? Он хватается за телефонную трубку, но его пронимает холод: чем может помочь телефон? Он понимает, что это бесполезно. Он страдает, он, быть может, даже грозит кулачком кому-то... Я приду, я доползу, услышь меня! погляди легко на небо - я здесь, недалеко - только почувствуй, что я скоро буду.

- А ну подымайся!

Слышу за спиной. Я оборачиваюсь - стоит мент.

- Вот, бля-а, сказал же им, мудакам, сюда ехать, а они за тобой в другую сторону попиздохали.

Он довольно осклабился и плюнул сквозь зубы.

- Пойдем, - сказал.

- Куда? - Не могу прийти я в себя, и все ещё не веря, что такое могло случиться: я попался.

- Ты чё, под придурка косишь?

И я вижу, как бегает злыми глазками он по мне, выбирая куда бы ударить... Удар был неожиданным, между ног, и столь сильным, что, скорчившись, я упал.

- А ну подымайся, сука! - взвизгнул он, потянул меня за воротник. Послышался треск.

Я вцепился в помойку, как недавно в троллейбус.

- Я никуда не пойду.

- Подымайся! - и он ударил меня по горлу резиновой дубинкой.

Я закашлялся, в глазах потемнело, и вдруг, не помня себя схватил его за грудки и задышал ему в морду кровью:

- Послушай, ты, человек ты или кто? Как смеешь бить? Как ты смеешь?

Он хотел было применить какой-то борцовский прием, а вместо этого нарвался на мой мощный удар коленом. Рация выпала у него из чехла, и я раздавил её ногой. Глаза его вылезли из орбит; он ударил меня профессионально под коленями дубиной, но для моего мяса это было ничто. В отчаянии он скульнул. Я вырвал у него дубину, ударил его по голове и далеко её отбросил.

- Не вырывайся, раз попался, - прохрипел я, ложась на него. - Ответишь мне за всех. Сначала ответь, сука, как ты можешь бить? Как можешь задерживать меня? Меня! - я крикнул громче обычного. - Мою бессмертную душу, лимита поганая!

В ярости я разлаялся хохотом.

- Ну, козёл, - прошипел он, вырываясь из-под меня, - ты за это ответишь. Сюда! - Вдруг громко крикнул он.

Я всерьез испугался и зажал ему рот.

- Тихо, слышишь ты, тихо. Ну не кричи.

И зажал ему рот.

- Су-у-у! - вырывалось из него.

Он полез было за своим макаром, но я перехватил его руку и ударил ею о железную трубу - макар отъехал по корке льда.

- Ну, пожалуйста, не кричи. Мне надо дойти. Надо дойти, понимаешь... гад!

Я готов был расплакаться - и сказал:

- Ну, не кричи. Давай все забудем.

Теперь настала его очередь смеяться.

- Ты что? Ты что смеешься? - не верил я своим ушам.

Он хрипел смехом. Это был смех победителя.

- Козел, - прохрипел, - козе-ол... Ну-у, что я с тобой сделаю в участке. Сюда! - Неожиданно крикнул опять.

- Не кричи, я же прошу тебя, - сдавил я ему горло.

Он забился подо мной. Рядом у помойки лежал какой-то резиновый шланг из-под душа. Я накинул его на горле мента и затянул. Он стал вырываться, я не ожидал от него такой настойчивой, упругой силы. Но я был сильнее. Ногой я наступил на шланг и двумя руками, до боли в мышцах спины, потянул. От его шеи пахло одеколоном, пахло дешевым одеколоном.