Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

С.О. Кишмишевым улеглись на земле близ палатки «генерала» и принялись громко судить да рядить о положении неприятеля. Я яростно доказывал, что это расположение для нас весьма удобно, что оно выдвигает — как и в 1855 году — все значение Кериикойского моста, что надо захватить этот мост, и оба турецких отряда будут отрезаны от Эрзеру-ма: ничто нам не помешает разбить их порознь... С. Кишмишев пустил в ход всю свою ученость и военно-историческую эрудицию, чтобы доказать ту же самую мысль. Но М.Т. Лорис-Меликов не вышел к нам из палатки, а просто приказал нам философствовать где-нибудь подальше от него: и без вас-де тошно. Только на следующий день он мимоходом сказал мне: вот вчера вы тут глупости вслух говорили. Зачем? Разве я этого не знаю? Ведь мне, как участнику и знатоку кампании 1855 г., эта мысль не может не быть известна. Она верна. Но навряд ли другие на нее согластся. Чересчур сильна в них закваска столетней горской войны, сильна традиция налетов, внезапных штурмов, рискованных атак. В этом вся их стратегия, и только в эту стратегию они верят. Как же вы думаете, что людей, кто бы они ни были, возможно посылать на смерть, когда нет в них веры в свое дело? Вот на Зивин все они пойдут с охотою, тут «штурм». А в сложные операции и в это ваше излюбленное «наступление на хвост неприятелю» они не верят... Я попытаюсь убедить их, я исчерпаю все доводы, все просьбы, но если они не сдадутся, то будь на это их воля... Ведь они идут на смерть...

В день боя мы все трое корреспонденты⁶³⁸ так близко стояли к группе генералов, образовавших военный совет, что слышали почти все прения. Аорис очень горячо доказывал необходимость обождать, собрать сведения о неприятеле, осмотреть позиции и т. п. Все остальные боялись, что «турки уйдут». Наконец, Д.В. Комаров решил участь совещания, сказав Аорису:

— Нет, Михаил Тариелович, сознайтесь: вас больше всего лишь то останавливает, что нынче понедельник и тринадцатое число.

Этот намек на суеверность и «опасливость» Лориса взорвал последнего.

— Ну, если так, делайте что хотите. Я умываю руки!

С этими словами он подошел к нам, повторяя последнюю фразу даже и по-французски.

— Мне кажется, однако, — ответил ему Кутули, вообще понимавший толк в военных делах, — что вы, как корпусный командир, имеете право навязать свой взгляд.

Лорис резко отвернулся от нас и уныло уселся на камень созерцать неподвижный турецкий лагерь, белевшийся на высотах перед нами...

IX

В день зивинского боя волю и власть свою М.Т. Лорис-Меликов проявил лишь в сумерках. До того времени он все время неописуемо волновался. Мы наблюдали за боем с высоты, откуда видна была на противоположном подъеме лишь незначительная часть атаки. Но что делалось там внизу, в лощине, где текла «Зивинка», куда спустились наши войска и откуда они должны были подыматься для атаки неприятельской позиции, — этого «корпусный» видеть не мог. Одного за другим послал он туда всех своих адъютантов, ординарцев, «состоявших» и «фазанов» с поручением узнать, что там происходит и почему войска так долго не подымаются. Посланные или вовсе не возвращались, или же сильно запаздывали. Лорис остался почти один: разъехались даже и корреспонденты, кроме меня. Я же в этот день задался целью сделать любопытную в литературном отношении попытку — описать бой не роз*: {ж±шп, не после его окончания, а, так сказать, час за часом, под непосредственными впечатлениями его хода. Лорис зло издевался надо мною, остря, что я подражаю художникам-импрессионистам, довожу до абсурда приемы «рисованья под открытым небом», и то и дело отрывал меня от работы, чтобы указать на ту либо другую картину. По целым часам смотрели мы с ним на героические попытки грузинского гренадерского полка вскарабкаться по отвесной скале до неприятельских траншей, окутанных сплошным дымом безостановочно трещавших выстрелов. Гренадеры опрокидывались то и дело. Тела убитых кувырком слетали в пропасть, но полк не подавался назад: его изнурение и бессилие виднелись лишь в том, что приостанавливалось его наступательное движение, и он пассивно принимал смерть, градом на него сыпавшуюся. У меня мутился взор. Лорис старался скрывать слезы. «Да где же мои эриван-цы, что они не поддерживают грузинцев», — то и дело спрашивал он. «Посмотрите в ваш бинокль, не видать ли кавалерии?» Но кавалерия, посланная в обход, все не показывалась...

Под конец дня Лорис принял энергичное решение остановить эту напрасную бойню. Он попросил меня, за неимением адъютантов и ординарцев, передать — на словах — это его приказание Гейману, обретавшемуся внизу, в лощине. Я вытаращил глаза. «Да он мне не поверит, — возразил я, — к тому же я вовсе не желаю иметь перед войсками вид человека, стремящегося «отличиться» и орденочки заслужить. Ни за что не пойду!» Пришлось послать первого подъехавшего офицера, за ним второго, а там третьего и т. д. В.А. Гейман не хотел прерывать боя и намеревался «докончить атаку» следующим утром.