Граф Мирабо

После этого доложили о депутации, высланной к Мирабо клубом якобинцев, для выражения ему участия к его болезни. На минуту Мирабо смутился, но тотчас же велел ввести к себе этих господ, во главе которых увидал Барнава. Барнав был так взволнован, что разразился громким рыданием, подходя к Мирабо, а он, тронутый таким проявлением чувств благородного противника в страстных прениях партий, протянул к нему руки.

Барнав мог произнести лишь несколько слов, не будучи в силах совладать со слезами.

– Ах, – сказал Мирабо, сердечно прижимая к себе прекрасного человека, – приходится в самом деле пожалеть о жизни, обретая такого друга в ту минуту, когда должен ее оставить! – Мирабо смотрел на многочисленную депутацию, выстроившуюся перед ним рядами.

– Вы, конечно, все охотно пришли ко мне, друзья мои, – сказал он, сердечно приветствуя их.

В эту минуту каким-то странным, почти страшным течением мысли он был наведен на то, что бывший между якобинцами его злейшим и непримиримейшим противником Александр Ламетт не пришел.

– Не знаю почему, именно сегодня мне хотелось бы видеть здесь также моего достойного противника Александра Ламетта, – сказал Мирабо, оглядываясь кругом, почти с боязнью. – Александр Ламетт, верно, отказался прийти?

– На него напал страх, которого мы не могли побороть, – отвечал Петион, тоже находившийся среди депутации. – Клуб избрал его, но он уклонился.

– Я, конечно, знал, – сказал Мирабо с охватившим его вдруг негодованием, – что он сильный человек партии, но мне еще не было известно, что он вместе с тем глупец.

Овладевшее при этом Мирабо чувство легло, казалось, мрачною, необъяснимою тенью на его душу.

Следующее посещение, о котором ему доложили после ухода якобинцев, вновь отвлекло его от этого чувства, в котором он не умел дать себе отчета. Вошел Талейран, епископ Отенский, в настоящее время президент национального собрания. Он явился к больному Мирабо как по поручению собрания, так и по собственному побуждению.

– Три дня подряд я старался попасть к вам, мой дорогой, любезный, старый друг! – сказал Талейран, подходя к Мирабо и красивым жестом протягивая ему руку. – Но было невозможно подъехать из-за массы народа, запрудившей вашу улицу. Приходилось довольствоваться передаваемыми на улице сведениями о вашем здоровье. Народ выпускает теперь о вас печатные бюллетени, расклеенные по всем публичным местам Парижа. Как ужасно, граф Мирабо, что вы так страдаете. Но если может служить утешением то, что делаешься событием, то вы имеете такое утешение. Действительно, для всей Франции – событие, что столь драгоценная жизнь, как ваша, находится в опасности. Как я видел, народ забаррикадировал близ вашего дома улицу, чтобы шум экипажей не мешал вам.

– Сожалею, что вам пришлось поэтому из-за меня пройти немного пешком, – сказал Мирабо, улыбаясь. – Но благодарю вас, что вы пришли. Для меня очень важно расстаться с вами в согласии, потому что однажды невольно оскорбил вас. Вы видите, как я счастлив, что народ окружает мой дом до моего последнего вздоха. О, Талейран, народ, который вы видели там, добрый и сердечный народ. Он стоит того, чтобы посвятить себя служению ему и сделать все, чтобы воздвигнуть и утвердить его свободу. Славою моею было то, что я посвятил народу всю мою жизнь, и теперь чувствую, как приятно умирать среди него.

– Вам не время еще умирать, – сказал епископ Отенский. – Спасение Франции зависит от вас, граф Мирабо!

– Вы проживете дольше меня, Талейран, – сказал Мирабо спокойно и глубокомысленно. – Много еще придется вам совершить в мире. Если же вы захотите когда-либо вспомнить о Мирабо, то постарайтесь помочь установлению самой тесной и искренней дружбы между Англией и Францией. В таком союзе – единственное ручательство свободы и цивилизации современных наций. Вот мое политическое завещание, исполнителем которого я хотел бы назначить вас, как уже позволил себе назначить вас моим гражданским душеприказчиком.

Талейран троекратно облобызал его, прибавив, что испытываемое им волнение не позволяет ему оставаться долее. Обещая прийти на следующий день, он поспешно вышел из комнаты.

Вскоре затем вошел граф де ла Марк, желавший поговорить с Мирабо наедине. Кабанис вышел в соседнюю комнату, а де ла Марк начал разговор по затронутому уже ими однажды вопросу. Мирабо сразу заявил ему: