Граф Никита Панин

Поздним вечером Грюнштейн и его товарищи вернулись из казарм с благоприятным докладом — гвардейцы были рады действовать. В зимнем походе на север, против Швеции, они рисковали еще больше и выбрали переворот, а не войну. Лесток крутился, как белка в колесе — он послал к Остерману и Мнниху посмотреть, все ли спокойно, а сам отправился в Зимний. У правительницы света не было, значит, она спокойно спала…

Весь день Елизавета постилась. Теперь, когда она решилась действовать, к ней вернулось бодрое настроение, цесаревна шутила с девушками и только иногда подносила пальцы ко рту — эта скверная привычка грызть ногти одолевала ее в минуты самых сильных волнений. Выслушав все доклады, она ушла в домашнюю молельню. Встав на колени, подняла лицо к иконе Богоматери, и крупные частые слезы закапали ей на грудь.

Она молилась долго и истово. Дала обет, что выстроит Пресвятой Деве церковь, если все пройдет благополучно, обязалась перед Богом и святыми не проливать крови во все время своего правления… Она выполнила потом все свои обеты — в царствование Елизаветы смертная казнь была отменена, а на пригорке возле ее старого бедного дома поднялась величественная церковь Пресвятой Девы Марии…

Ее уже ждали. Собрались все ее родственники, все приближенные. Василий Салтыков, дядя Анны Иоанновны, Гендриковы, Скавронские, Ефимовские, тут же суетились Александр и Иван Шуваловы, невозмутимо ждал часа Михаил Воронцов, спокойствие и удачу предвещал Алексей Разумовский.

Лесток надел ей на шею орден святой Екатерины, сам вложил ей в руку серебряный крест и вывел ее из дома. Вместе с Лестоком она села в сани, на запятки встали Воронцов и Шуваловы, и сани полетели по пустынному, темному заснеженному городу к казармам Преображенского полка. За последними санями летели вторые — со всеми приближенными и родней…

На окраинных улицах не было караульных, не горели костры у шлагбаумов, и вся кавалькада легко добралась до съезжей избы полка.

Увидев подъезжающие сани, караульный забил было тревогу — он ничего не знал, но Лесток подлетел к нему и ударом кулака прорвал кожу барабана. Гренадеры, посвященные в тайну, разбежались по казармам будить своих товарищей. Здесь не было офицеров, одни лишь солдаты, жившие в отдельных деревянных домиках. Только один дежурный офицер выскочил вперед с обнаженным палашом, но его свалили, связали, и он больше не сопротивлялся. В сущности, никто не знал, в чем дело, все кричали бестолково и суетливо. И тогда Елизавета вышла вперед, подняла руку, и солдаты притихли. Они хорошо знали ее, но она все-таки спросила:

— Знаете ли вы, чья я дочь? Узнаете ли вы меня?

И солдаты дружно закричали, что знают, что она — искра Великого Петра.

— Меня хотят заточить в монастырь. Пойдете ли вы со мной защитить меня?

В ответ невообразимый шум голосов доказал, что все готовы идти за прекрасной цесаревной.

— Всех перебьем, всех перережем!

— Не говорите про убийство, а то я уйду! — воскликнула Елизавета. — Не хочу я ничьей смерти!

Солдаты смутились, изумляясь. Что ж тут тогда и говорить, если убивать нельзя?

Она подняла крест над головой:

— Клянусь в том, что умру за вас! Целуйте и мне крест в этом, но крови напрасно не проливайте…

Они бросились торопливо целовать крест. Вот тогда и встретилась она снова со взглядом Никиты Панина, поднявшего лицо к кресту и приложившегося к нему. Восторженный, полный обожания и радости, взгляд этот словно бы придал ей силы.

— Теперь пойдем! — прокричала Елизавета.

Она села в сани, и вся толпа нестройно бросилась за ней. Больше трехсот человек следовали за санями цесаревны по Невской першпективе.

На Адмиралтейской площади дочь Петра вышла из саней и пошла пешком, но ее маленькие ноги ступали медленно и робко по густому снегу.

— Тихо идем, матушка, дай, мы тебя понесем!

И она согласилась. Подбежали двое солдат. Цесаревна уже не различала лиц, вся во власти нервной суеты и напряжения. Подхватили, посадили на скрещенные руки, она обняла их за плечи, и понеслись солдаты во главе с красивой, разрумянившейся от ветра и мороза молодой женщиной.

Лесток не терял головы во всей этой суматохе — отделив двадцать пять солдат, он приказал арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина.

Восемь гренадеров пошли вперед: знали пароль и притворились, что совершают ночной обход. Караульные у входа во дворец легко дали себя обезоружить — они закоченели от холода и рады были любому происшествию, чтобы поскорее закончить ночную службу.

В кордегардии дежурный офицер крикнул было команду тревоги «На караул!», но его свалили на пол, и бедняга был бы проткнут штыком, если бы Елизавета своей рукой не отвела штык в сторону.

Путь в опочивальню правительницы был открыт. Австрийский посланник Линар уехал, и Анна Леопольдовна спала вместе с мужем, хотя в последние дни у них вышла размолвка, и они по–прежнему не разжимали губ, даже предаваясь исполнению супружеского долга. Было известно, что Левенвольд предупреждал Анну Леопольдовну об опасности, но она обозвала его сумасшедшим и заснула глубоким сном.