Старый граф зачастил ко двору. Он часто и подолгу беседовал с императрицей, а окружающим давал понять, что Екатерина теперь и шагу не ступит, не посоветовавшись прежде с ним. Положение в государстве он оценивал довольно скептически. Государственная повозка, по его словам, завязла весьма глубоко, и он еще не знает, можно ли ее вытащить и каким образом. Особенно плохи дела в политике иностранной. Почему, например, не была возобновлена война с Пруссией? Ее следовало вести до окончательной победы, сохраняя союз с Австрией и по возможности домогаясь дружбы с Англией. Так делалось, когда он, Бестужев, был канцлером. Следовательно, такая политическая система опробована и надежна, а любой другой путь для государства вреден и опасен.
Коса нашла на камень. На регулярных конференциях, созывавшихся императрицей, Панин и Бестужев все чаще расходились во мнениях. В этом не было бы большой беды, если бы старик говорил только от своего имени. Но скоро у него обнаружился единомышленник - Григорий Орлов. Новоиспеченный камергер благосклонно внимал речам Бестужева, иногда ему поддакивая. К счастью, Екатерина не придавала мнению Орлова большого значения. Императрица дорожила им не меньше, чем прежде, но только не как политиком. Сколько ни пыталась она приобщить графа Григория к государственным делам, он неизменно начинал скучать, лениться и в конце концов сбегал, чтобы предаваться занятиям более приятным. Чем он действительно мог увлечься основательно и всерьез, так это псовой охотой. К тому же время от времени он позволял себе такие выходки, которые заставляли сильно сомневаться в его способностях как политика.
Однажды на куртаге во дворце Орлов принялся в присутствии Екатерины рассуждать о своей популярности в гвардии. Воображение его распалялось все более, и вдруг он, к изумлению собравшихся, заявил: "Мне бы хватило и месяца, чтобы устроить новый переворот". Императрица побледнела, потрясенные слушатели молчали. Не растерялся только гетман Разумовский. "Такое возможно, - задумчиво ответил он, - но мы бы повесили тебя, мой друг, за неделю до этого".
О том, что объединило Орлова и Бестужева, можно строить разные предположения. Скорее всего, Григорий понимал, что его положение при дворе, власть и богатство целиком зависят от личного расположения Екатерины. Он был всего лишь фаворит, и уже в те времена это слово приобрело негативный оттенок. Чтобы упрочить свои позиции, ему желательно было завязать дружбу с кем-либо из влиятельных государственных деятелей, стать для них полезным и нужным. Панин отпадал, ибо в принципе был против того, чтобы фавориты вмешивались в серьезные дела. Следовательно, оставался Бестужев. Старику же это было очень кстати, так как позволяло ему применить старую испытанную тактику опоры на фаворита. Поодиночке они были Панину не страшны, но вместе уже представляли определенную силу. Теперь Екатерина изо дня в день выслушивала критику панинской программы, а заодно и его личных качеств уже с двух сторон.
На отношении к Панину при дворе сказывались еще и поступки его брата. Генерал по обыкновению не стеснялся говорить то, что думал, а единомыслие братьев было хорошо известно. Некоторые документы, например доклад о Новой Сербии, они даже готовили вместе. Известен, в частности, такой случай.
Однажды Екатерина принесла в Сенат сочиненные ею новые правила торговли солью. Когда документ этот был прочитан, сенаторы повскакивали с мест и принялись бурно выражать восторг по поводу услышанного. Сидеть остался один генерал Панин. Императрица удивилась:
- Вы, я вижу, противного с нами мнения?
- Так, государыня, но рассуждать мне после сделанного Вами постановления уже непристойно.
- Нет, это только предположение. Взгляните, бумага не подписана мною, говорите свободно, я Вас о том прошу.
- Когда так, позвольте снова выслушать.
Все уселись на свои места, и Екатерина начала читать во второй раз. Панин безжалостно громил каждую статью. Императрица сохраняла хладнокровие, соглашалась и вымарывала все, что оказывалось неверным. Когда генерал, наконец, выговорился, Екатерина отвела его к окну, долго беседовала с ним о чем-то, а потом пригласила к своему столу отобедать.
Пример великодушия и терпимости, достойный того, чтобы попасть в историю. Но можно представить, чего это стоило Екатерине с ее самолюбием. Такого она не забывала.