Граф Никита Панин

Он говорил ей это язвительно, едко, но княгиня не опровергала его — просто презрительно щурилась и поднимала на него такой негодующий и ненавидящий взгляд, что муж спешил уйти прочь. А ну как таких мер, как этот взгляд или слова, окажется недостаточно? И Лизка Воронцова победит, в конце концов, свою соперницу… Елизавета Воронцова, поправляла себя Екатерина. Мечтает о короне, да слишком болтлива, не умна, не держит при себе своих мыслей, хотя и старается во всем походить на Петра, подладиться к его вкусам. Неумная, некрасивая, косящая, она всегда была грубой и бранчливой, ругалась, как заправский извозчик, перенимая самые бранные слава у голштинских любимцев Петра, даже поколачивала своего любовника — знала, что он любит такое грубое обращение, принятое у преданных голштинцев. Она напивалась вместе с ним, дерзила ему, бросая в лицо отборные ругательства, а Петр не умел за этим распознать притворство. Может быть, и надо быть такой жене Петра, но у Екатерины никогда этого не получалось, да она и не желала быть такой. А вот теперь — Елизавета стоит одной ступенькой выше нее, самой императрицы, командует царем и делает, что хочет. Еще усилие, и она сломит волю Петра, заставит его развестись с Екатериной, заключить ее в монастырь, объявить наследника недействительным, а ее, Елизавету, он поведет к венцу и коронует…

Все чаще наведывалась Екатерина в покои Павла. Она с тревогой смотрела на сына, ни о чем не подозревающего, подолгу разговаривала с Никитой Ивановичем. Умный, строгий, доброжелательный, но и осторожный, поднаторевший в придворных интригах, Панин нравился ей все больше и больше.

С самого начала у них установился доверительный тон. Оба не высказывали открыто опасения, не обсуждали последствия тех или других действий правящего царя, но высказывали вслух мысли, далекие, казалось бы, от действительного положения дел. И прекрасно понимали друг друга. Обменивались новостями, бросали вскользь два-три слова, и было понятно отношение каждого к любому событию. Никита Иванович жалел молодую, пышущую здоровьем и красотой женщину, понимал, что участь ее незавидна. Вот-вот соберут ее в монастырь, отрешат от императорского сана, а там, глядишь, и умертвят потихоньку. Сколько раз так уже случалось с царскими женами. Да только теперь на дворе XVIII век, вроде бы и люди просвещенные…

Самому Панину, казалось бы, не грозило ничего. Император к нему благоволил, он уже забыл бранные слова, что бросил у смертного ложа Елизаветы. А у Панина все милости царя вызывали лишь презрительное отношение. В первую же неделю после смерти императрицы Петр пожаловал Никите Ивановичу звание генерала от инфантерии. Никита Иванович так отозвался на это назначение:

— Стар я уже артикулы с ружьем на плацу выделывать. Если мне не удастся уклониться от этой чести, которой недостоин, немедленно удалюсь в Швецию…

Когда Петру доложили об этих дерзких словах воспитателя наследника, он безмерно удивился — он и не предполагал, что кому-то может не нравиться военная карьера, служба, смотры и муштра…

— Я всегда думал, что Панин — умный человек, — разочарованно протянул он, — но с этих пор так думать не буду…

Екатерина несколькими словами дала понять Петру, что Панин — глубоко штатский человек, что он не приучен, как Петр, к плацу и муштре. И царь пожаловал Панину титул действительного тайного советника…

Так что опасаться немилости императора у Никиты Ивановича не было никаких оснований…

Но все, что предпринимал Петр, вызывало у Никиты Ивановича отвращение.

Семь лет воевала Россия. Фридрих был на краю гибели, готовился к самоубийству. Еще месяц протянулись бы военные действия, и Пруссия как страна перестала бы существовать. Соседи расхватали бы это государство на куски, не стало бы Германии, не стало бы этой вечной военной угрозы в Европе. Петр этого не понял. Ему важны были лишь свои интересы — он благоговел перед Фридрихом, радовался как ребенок, когда Фридрих преподнес ему орден Пруссии и звание генерала прусской армии. Он не понимал всю оскорбительность подобного положения. Даже Кирилл Разумовский в глаза дерзко сказал царю:

— Вы, ваше величество, можете отплатить Фридриху той же монетой, назначив его фельдмаршалом русской армии…

Петр не понял иронии, не понял крайней меры издевательства, заключенного в словах Разумовского. Что он мог понять в изощренном остроумии придворных, которые теперь уже открыто насмехались над императором, бросая фразы, за которые давно бы угодили под топор, не будь их царь так бестолков и непонятлив…

А Екатерина и Панин понимали друг друга почти без слов.