Граф Никита Панин

Когда толпа несколько рассеялась, и он подошел к детям. Он знал об этой церемонии уже давно, Елизавета не утерпела и рассказала ему, какой сюрприз она хочет преподнести своим придворным, и потому приготовил хлеб-соль на свой лад. Еще в пору жительства в Пернове, где отец его был комендантом, он подбирал на берегу моря выброшенные волной желтые камешки смолы, иногда с вкрапленными в них застывшими мушками. Камень был недорогой, его собирали жители прибрежных районов и выделывали разные безделушки. Такой вот янтарный крестик изготовил и сам Никита Иванович. Яркая янтарная смола заплавила и сохранила почти в полной неприкосновенности попавшую на нее мушку, и она оказалась в самом центре крестика. Тонкая золотая цепочка поддерживала крест, и этот подарок, изготовленный своими руками, он подарил матери, а когда она умерла, хранил его в память о ней. Такую же брошь из янтаря он сделал в то время. Он многое умел своими руками. И вот теперь эти подарки пойдут бедным девочкам.

Он не бросил на поднос свои подношения, а осторожно надел крестик на шейку младшей — шестилетней Маши, а брошь сам приколол к белому платью Ани.

Подарки так и засверкали на чистых белых платьицах девочек.

— Умеешь ты, Никита Иванович, делать подарки, — одобрительно сказала Елизавета.

— Я выточил их сам, — с гордостью отозвался Никита Иванович.

— Ты как мой отец, — с грустью покачала головой Елизавета, — он тоже многое умел, а уж из дерева такие вытачивал сюрпризы…

— Русский человек талантлив, умеет и знает много…

— А вот посмотрим, умеешь ли ты, как француз, танцевать, — весело запротестовала Елизавета, — первый танец за тобой…

Загремела музыка, Никита Иванович взял под руку императрицу и вывел ее на середину залы. Высокая, легкая пара понеслась по кругу. Никита Иванович держал руку Елизаветы и не уставал поражаться ее легкости и изяществу в танце. Быстрая, неутомимая, она кружилась и грациозно выделывала все па танца, и никто бы не сказал, что этой женщине уже тридцать восемь, что тяжелая одежда тянет ее книзу, что ноги ее уже устали от тесных облегающих башмачков на высоких каблуках. Ни малейшего признака усталости, одышки — танцы были ее любимым развлечением.

— Что ж, Никита Иванович, редко ходишь на балы? — в перерыве между двумя па спросила императрица. — Прекрасно танцуешь, не скажешь, что неповоротлив, как русский медведь…

— Боюсь ослепнуть от блеска бриллиантов, — смеясь, ответил Никита Иванович.

— А вот подарю тебе бриллиантовый камергерский ключ, небось сам ослепишь кого угодно.

— За что, матушка? — изумился Никита Иванович.

— За службу Отечеству, — посерьезнела Елизавета, — али мало сделал?

Она не хотела ему напоминать, что своими советами и делами он уже успел послужить России, но его скромность понравилась ей.

— А хороши мои звездочки? — кинула она глазами на девочек Вейделей, все еще стоявших в стороне и осыпанных подарками.

Никита Иванович посмотрел ей прямо в глаза. И Елизавета поразилась — такой восторг, такая любовь, такое восхищение читались в его глазах, такого взгляда не видывала она ни у одного из своих бесчисленных обожателей. И ей припомнился этот же взгляд, с которым она столкнулась тогда, зимой сорок первого года, когда шла арестовывать Анну Леопольдовну[3] и младенца-императора, когда на руках гренадеров ворвалась она в Зимний и подняла с постели правительницу…

Это был тот же взгляд.

— Когда сияет солнце, — ответил Никита Иванович, — звездочки незаметны.

Голос его был тих и вздрагивал. Впервые осмелился он так заговорить о своей любви. А ведь была же та ночь!

— Хочу поговорить с тобой, — перевела разговор Елизавета, — завтра поутру приходи ко мне в опочивальню…

Она сказала это так, что Никиту Ивановича обдало всего жаром и восторгом. Неужели она поняла, что он любит ее еще с тех самых пор, когда на руках нес во дворец в ту морозную ноябрьскую ночь, что с тех пор не позволял никакому взгляду проникнуть в его сердце, что шутя и напрочь отвергал всех невест, которых навязывали ему родные и друзья.

— Смотри, ждать буду, — со смехом напутствовала Елизавета и унеслась в танце с другим кавалером.

Никита Иванович остался стоять потрясенный и остолбеневший. Нет, он не хотел быть очередным фаворитом, но эта женщина с полными округлыми руками и лебединой шеей ослепительно белого цвета и этими сверкающими голубыми глазами кружила ему голову, едва он думал о ней. А думал он о ней постоянно.

Он и не заметил, что слова Елизаветы подслушали танцевавшие рядом, что они уже пронеслись по зале и что все уже говорят о новом фаворите, хотя и знают, что императрица давно и уважительно относится к Панину. И не заметил, как юный юркий и ловкий Иван Шувалов метнулся к двоюродному брату Александру, тучному старику с дергающейся щекой и постоянно подмаргивающим глазом, как горячо зашептал ему что-то обиженно и плаксиво. Словом, ничего этого не знал и не заметил Панин. Он был ослеплен, он не видел ничего, кроме красавицы Елизаветы…