Граф Никита Панин

«…Последнее ваше дружеское письмо, любезный граф Никита Иванович, весьма тревожит меня тем, что не знаю, кончатся ли все ваши душевные беспокойства без повреждения драгоценного для меня здоровья. А нерешимость нашего жребия меня, ей-ей, не столько беспокоит и чем бы оный не кончился, я терпеливо все снесу и готова к тому, лишь бы только достигла видеть вас и Петра Ивановича в желаемом здоровьи. Но к величайшему моему несчастью, столько вдруг стряслось к тому препятствий, что до сих пор я не властна была следовать своему стремлению — ехать к Петру Ивановичу в Полтаву. Сперва болезнь сына к тому меня не допускала, а когда оная на время прекратилась, не истребя еще своей причины (потому что ни одного зуба у него от всех к тому его болезней и до сих пор не оказалось), то надо было еще, чтоб пятидневная сряду оттепель намерению моему, чтоб выехать 20-го нынешнего, новое сделала помешательство совершенною распутицей и разступлением рек, по коей, по рассказам всех приезжающих, без величайшего риску никак себя отважить невозможно. Посему я теперь, во всей готовности зимнего экипажу, жду только первого снегу и морозу, чтоб тотчас выехать отсель с тем, что ежели не встречусь дорогой, то ехать до Полтавы к облегчению хотя мало его теперешнего ужасного смущения, в котором все, оттоль приезжающие, с жалостью его оставляют. Катеньку же, как княгиня Александра Ивановна (сестра Никиты Ивановича) не рассудила на так короткое время при выезде моем к себе перевозить, то я ее и с сыном здесь оставляю и с ними генерал-майоршу Вулфову, что со мною приехала из Харькова и кою мне с собою не можно взять в дорогу по причине, что ее муж будет сюда на днях. Для того я беру с собою Катенькину мадам и князя Александр Иваныча Масальского.

Затем, батюшка, прощайте и позвольте только в сем вашем письме приписать несколько слов к Григорию Николаевичу Теплову и Александру Федоровичу Талызину. Первого чувствительно благодарю за полученные мною 50 бергамотов (не груша, а плод рода цитрусовых, похожий на лимон) и дюжин на 6 бутылок бергамотного соку. Но как одна дурная дорога в сем превращении была причиной, то сие ни малейшим образом не уменьшает моего признания за приложенный труд в исполнении по моей просьбе.

Второй же тем лишь от дальнейших выражений здесь спасается моего о нем понятия (после присланных четырех казанских козликов), что вы его вашим другом называете, без чего я бы сказала ему, что оные столько на англиские кожи походят, сколько сами козлы похожи на телят и что вместо моей и Петра Ивановича к нему благодарности за кожу, на его бюро годную, теперь Бога за него молят мои кучера, которым я те кожи отдала на сапоги…»

Но закончились, наконец, скитания Марии Родионовны с детьми на юге России и вся семья воссоединилась в Москве. Смутные слухи о начавшейся в Москве эпидемии чумы уже донеслись до Петербурга, но Никита Иванович получил письмо от жены брата, где и словом не поминалось о страшной заразе. Но беспокойство его от этого не убавилось. И через все заботы и хлопоты о делах, через разборки бумажных завалов, находил Никита Иванович время, чтобы писать Марии Родионовне и с грустным восхищением читать ее простые милые письма.

«…К крайнему моему сожалению не пускают меня ваш братец и с дохтуром Мертенсом в Петровское еще раз с княгиней Александрой Ивановной проститься, а через нея и вам, батюшка, любезный граф, подтвердить мое нелестное почтение. Уже просила их помешкать, чтобы хоть чрез многое вам оное засвидетельствовать, что теперь сим исполнив, скажу вам причину строгости их. Я севодни от того, что гораздо ранее велела себя разбудить, еще не оделась, как почувствовала боль в голове, правда, чрезвычайную, но никому о том ничего не сказала. Совсем уж ехать собралась, как вдруг по несчастию при дохтуре носом кровь у меня пошла беспримерно много. Однако, как скоро то прошло, то стала я совсем здорова и лишь только тем похвасталась, то они и заключили сентенцию, что мне никак ехать не можно. И все мои уж представленья им сделались напрасны. Да сверх того грозятся и на гулянье в дворцовый сад не пустить. То может быть, еще переменится, потому что до вечера долго. Однако все сие довольно вас уверить может, что я здесь им без вас в доброй строгости содержала.

Что же касается детей, то Катенька хотя имеет иногда пятнушки (Никита Иванович сразу вздрогнул, подумав о чуме), но оные ничего в себе не заключают. А Никитушка теперь совсем здоров и гораздо оправился и смешон становится. Весьма жалею, что портрет его не поспел с этим случаем к вам отправить. Но вскоре уж я надеюсь то исполнить. Сверх того, льщу себя надеждой в конце лета, если что не помешает, обоих их к вам и с собой представить в Петербурге хотя на короткое время.

Здесь все довольно хорошо, и мы живем изрядно. Но не иметь надежды вас настоящим образом увидеть, нас тревожит. Конечно, вам поверить можно, что сие безмерно нас тревожит.

Вам пребывать не перестану покорная и усердная услужница гр. М. Панина…