Граф Никита Панин

Едва началось наводнение, этот страшный потоп, Никита Иванович вбежал в половину Павла — мать и отец беспокоятся, в первую голову, о детях, о ребенке, а Павел и был ребенком для Никиты Ивановича.

— Перейдите, ваше высочество, в мои антресоли, — проговорил он, — там выше, кто знает, что еще может произойти…

Наталья Алексеевна была уже беременна. Придерживая руками выпирающий живот, она накинула широкий атласный капот, а Павел хотел было протестовать — они и так жили на втором этаже, и вряд ли вода дойдет до их апартаментов. Но встретил строгий взгляд Панина и поспешно поддержал жену, уже направлявшуюся к дверям.

Они вышли на галерею, обвивавшую единым балконом пространство перед антресолями Панина, поднялись по лестнице и услышали стук, тихий, повторяющийся, в нижние двери. Двери не выдержали, сорвались с петель, и лавина воды обрушилась в нижнее помещение. Она растекалась по полу, собираясь в мелкие лужи и поднимаясь все выше и выше.

Скоро воды было уже по пояс.

— В антресоли! — закричал Панин, но, словно завороженный, следил, как прибывает и прибывает вода. Внизу кипел водоворот. И тут в двери, стукаясь о все углы, тихо вплыл старый, прогнивший, почернелый гроб…

Все трое в ужасе застыли. Гроб стукнулся краями о лестницу, застрял на полпути и рассыпался на обломки, доски, кости.

Панин повернул чету к двери, не давая им взглянуть на остатки гроба, на черную воду внизу.

— Скорее! — кричал он.

Бухали и бухали пушки, возвещая жителям о наводнении…

Уложили в постель великую княгиню, накрыли епанчой и долго еще сидели с Павлом, слушая завывание бури, шум бурлящей внизу воды и монотонные пушечные выстрелы…

— Никита Иванович, — неожиданно сказал Павел, — я умру молодым…

Никита Иванович вскинул голову.

— Что это вам, государь мой, пришло в голову? — удивленно спросил он. — И что за мрачные мысли поселились в душе вашей? Пройдет день-два, и от воды не останется и следа. Отложите беспокойство…

— Но этот гроб напомнил мне одну историю, о которой я никогда еще не рассказывал. Вам первому открываюсь…

Никита Иванович встревоженно взглянул на Павла, тот казался более мрачным, чем обычно.

— Не рассказывайте, ваше высочество, — тихонько сказал Панин, — от мрачных рассказов возникают самые нелепые вздоры…

Он знал, как склонен к мистицизму наследник престола и сколько мрачности и обреченности бывало в его душе после всех разочарований, которые доставляла ему его августейшая матушка.

— Мне необходимо выговориться, и Бог знает, когда случится еще такой час…

— Тогда я слушаю…

Павел поерзал в кресле и, взглянув на спящую жену, раскрасневшуюся и хорошенькую, начал свой рассказ:

— Как-то в поздний час после одного славно проведенного вечера мы с Сашей Куракиным решили побродить по Петербургу инкогнито…

Никита Иванович усмехнулся:

— А я-то думал, что племянник мой будет вам подмогой в других славных делах…

— Он друг мой и, вернее всего, единственный, — отвечал Павел односложно, — но слушайте дальше, какая странная история приключилась с нами. Была весна, тепло, светлая наша ночь. Луна выскочила на небо. Нам было весело, и мы не думали ни о чем важном. Один из слуг шел впереди, за ним — я, за мной — Куракин, второй слуга следовал сзади. Вы знаете наши петербургские ночи. Было так светло, что можно было читать. Вдруг в глубине одного из подъездов я увидел фигуру человека довольно высокого роста, худощавого, в испанском плаще, закрывшем нижнюю часть лица и в военной шляпе, надвинутой на глаза. Казалось, он кого-то ждал. Когда мы проходили мимо, он выступил из глубины подъезда и молча пошел слева от меня. Лицо его было скрыто тенью от шляпы, и я не мог разглядеть его черты…

Павел приостановился, вздохнул, снова взглянул на Наталью Алексеевну и продолжил:

— Шаги зато отпечатывались по мостовой так громко, что, казалось, будто камень бьется о камень. Сначала я очень удивился. Потом почувствовал, что левый бок мой замерзает, словно незнакомец сделан изо льда. Стуча зубами от холода, я оборотился к Куракину и сказал:

— В нашей компании прибавление!

— Какое прибавление? — спросил Куракин.

— А вот этот, что идет слева от меня, и притом, кажется, довольно громко.

Князь приостановился, вгляделся и ответил, что никого не видит.

— Да вот же! В плаще, слева, между мной и стеной!

Куракин странно на меня посмотрел и ответил:

— Ваше высочество, вы идете вплотную со стеной дома, там ни для кого нет места!

Я протянул руку и в самом деле коснулся рукой камня. Но притом я явственно различал незнакомца и слышал грохот его шагов. Я стал пристально на него смотреть: его глаза сверкали из-под шляпы завораживающим нечеловеческим блеском, и я не мог отвести от них взгляда.

— Куракин, — сказал я, — не могу изъяснить, но это очень странно.

Я дрожал все сильнее и чувствовал, как стынет кровь в жилах. Вдруг незнакомец позвал меня глухим и печальным голосом:

— Павел!

— Чего тебе надобно?