Граф Никита Панин

Несколько недель он жил в доме торговца и встретил там доброжелательное и бескорыстное отношение. Он не трепетал от ужаса, что его посадят в долговую тюрьму. «Как будет, так и будет», — спокойно думал Панин. Значит, надо ему пройти и через эти испытания, так положил Господь…

И спокойно приготовился к отсидке, заранее зная, что выплатить огромные долги не в состоянии…

Однако судьба улыбнулась ему. Через два месяца получил он депешу из Санкт-Петербурга. Его отзывали в Россию, жаловали чином обер-гофмейстера наследника престола Павла и назначали его воспитателем. Особо выслали не только жалованье, но и заплатили все долги…

Никита Иванович не торопился. Он трепетал от одной мысли о встрече с Елизаветой. Какова-то она после двенадцати лет разлуки, что с ней стало? Образ любимой все еще стоял в глазах. На ее пользу и пользу Отечества трудился он в своем изгнании, но обиды на императрицу не осталось. Интриги фаворитов разлучили их, так распорядилась судьба, и надобно с этим смириться.

Панин расплатился с долгами, накупил подарков и новых редкостей и только через полгода тронулся в путь.

Глава одиннадцатая

Ранним утром сентябрьского дня 1757 года фрейлины императрицы баронессы Мария и Анна Вейдели готовились последовать за Елизаветой в приходскую церковь Царского Села. Здесь, в Царском, они наконец были на вольном воздухе, им все хотелось бегать по зеленой траве и усыпанным песком дорожкам старого тенистого парка. Теперь, в ранние часы, в парке было удивительно свежо и прохладно, легкие паутинки носились в воздухе. Трава уже немного пожухла, листья печально падали с деревьев, а аллеи были устланы ковром из опавшей листвы. Удивительное зрелище — уходящие вдаль ровные шеренги огромных деревьев, еще зеленых и кое-где тронутых золотом и багрянцем, засыпанные разноцветными листьями дорожки, слегка колышущимся под порывами легкого ветерка. Анна, семнадцатилетняя высокая девушка, тоненькая и стройная, с высокой копной каштановых волос, правильными, ровными дугами бровей над небольшими, но ясными и радостными темными глазами, с тонкими губами прихотливо изогнутого рта и точеной линией носа, слыла настоящей красавицей.

Четырнадцатилетняя Машенька отставала от сестры ненамного. К этой поре она была еще по-детски угловата, тонкие руки и ноги не налились силой, и она смотрела на сестру как на воплощение красоты и женственности. Они все время проводили вместе, почти не разлучаясь, даже спали в одной постели. Фрейлинам не полагались отдельные палаты, и иногда в спальню набивалось до двух десятков девушек и женщин. Они привыкли поверять друг другу полудетские мечтания, сокровенные мысли. Может быть, потому и обходили их наказания и угрозы, что лишний раз не участвовали девочки в сплетнях и пересудах. Молча выслушивали все, что говорилось, и только потом, вдвоем, укрывшись одеялом, обсуждали это. Маша привыкла во всем слушаться сестру и всегда глядела на нее с обожанием и доверием.

Она знала, что Анна все еще вздыхает о красавце-офицере Захаре Чернышове и пользуется малейшей возможностью, чтобы узнать о нем. Его отправили сначала в ссылку в родовое имение, а потом, с началом Семилетней войны, в действующую армию. У Маши еще не было друга сердца, и она мечтала о том, что когда-нибудь у нее тоже появится свой Захар Чернышов и она так же страстно будет вздыхать о нем и поверять Анне свои страдания и мечты. Пока что она исправно несла придворную службу, стараясь возможно лучше исполнять несложные обязанности фрейлины и присматривалась к светским нравам. Девочка любила императрицу и очень ее боялась. Та могла залепить оплеуху, выдрать волосы на голове, тяжелым каблуком огреть по щеке. Но Маша каким-то внутренним чутьем понимала, что делает она это не со зла, а потому, что слишком нетерпелива, да и служат ей плохо, из рук вон. Бестолковые и неловкие фрейлины целыми днями обсуждали наряды и прически, усы и бакенбарды придворных, называли именами фаворитов Елизаветы своих собачонок и старались выслужиться, чтобы не делом, а лестью завоевать милость императрицы.

Она еще по-детски прятала роскошные рыжеватые волосы под чепец, хотя и носила платье с маленькими фижмами. Ей, как и Анне, никто не догадался отрезать детские крылышки, но она не страдала по этому поводу, уже поняла, что при дворе никому ни до кого нет дела, все заняты только собой, а уж что касается девочек, то если не вспомнила императрица об их дне ангела, значит, никто и не подскажет ей, не напомнит…