Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

Разговор продолжался долго; княгиня говорила со всем жаром чувства; Мирославцева отвечала мало, грустно, но решительно. Они возвратились в комнаты.

— Если тайна твоя, — сказала она Софии, — заключается в том, что знаешь тяжелый нрав и страсти отца его и потому предчувствуешь, что на этот брак не может быть дано его согласия, то для корыстолюбивых видов отца жертвовать счастием сына не требуют ни божеские, ни человеческие законы. Богуслав уже не дитя, — заключила она, — он имеет природное право быть свободным; он предоставляет за это отцу все свое достояние, на его произвол.

— Заклинаю тебя, Александрина, не искать от меня объяснения моей тайны, ибо я не могу открыть ее, но я буду на бале; туда я привезу последнее мое решение и тебе первой открою его. Александрина, — продолжала она, обняв ее, — будь другом моим во всяком случае; дружба твоя останется единственным моим сокровищем, когда закон долга восторжествует над бедным сердцем моим.

Наконец настал день бала, день решения судьбы Богуслава. Мирославцевы приехали: мать была спокойна; но какое-то двусмысленное участие заметил он в ее глазах. София, очаровательная София, была вся любовь. Княгиня еще не приезжала, ее ожидали.

Пред самым фейерверком верный камердинер, соратник молодого Богуслава и единственный поверенный его сердечной тайны, доложил ему о приезде Ардатова, дожидающегося его на перемолвку без свидетелей в части сада, примыкающей к зверинцу, близ калитки, выводившей на проселочную дорогу, с которой обыкновенно сходились с деревень рабочие в сад. Ардатов, подъехав к саду с этой дороги, послал своего человека отыскать камердинера и велеть ему выслать к себе Богуслава. Коляска его стояла тотчас за калиткой, сзади обширных кустарников, опушавших садовую стену.

— Вот тебе письмо от генерала, — сказал он, подходя навстречу к своему другу, — ты будешь иметь случай прочесть его у первой плошки. Именем отечества ты призываешься служить, а назначение получишь лично, в Смоленске.

— Я уже начинал заботиться, — отвечал Богуслав, обнимая его с восторгом, — ты так долго не являлся. Ну, слава богу; теперь к делу. Друг мой, не знаешь ли ты чего-нибудь от княгини насчет ее объяснения с Софией?

— Нет, — сказал Ардатов, — но ты должен быть спокоен: сестра приняла так к сердцу твою судьбу, что не можешь желать лучшего адвоката. Она вчера была в лагере у мужа, сегодни воротилась в Смоленск утром, но я не застал ее дома; здесь она непременно будет, если еще не приехала; я же еду обратно: генерал приказал мне в шесть часов утра ехать в лагерь, с его приказаниями.

— Нет, Ардатов, я тебя не пущу; в такие минуты не должно меня оставлять; именем дружбы нашей заклинаю тебя: иди в чем ты есть.

— Я одет, Богуслав, и могу показаться, но как же я успею воротиться к сроку?

— Я тебя тотчас отпущу, только ты должен быть свидетелем сегодняшнего вечера: ты должен оставить меня или женихом Софии Мирославцевой или несчастным созданием, достойным соболезнования; два, три часа ты можешь вознаградить скорой ездой. Друг мой: я видел Мирославцеву, и сердце мое предчувствует что-то мрачное; нет, она не любит меня… я боюсь предугадывать, но невольно содрогаюсь. Я не пущу тебя. Пойдем.

Ардатов как ни отговаривался, но Богуслав настоял на своем. Коляске велено объехать и остановиться с прочими экипажами. Друзья пошли вместе к дому.

Расстояние от садовой калитки было большое — надлежало обойти почти весь сад, Богуслав часто останавливал Ардатова, какой-то панический ужас овладел им.

— Куда мне спешить, — говорил он, — теперь я, по крайней мере, в неизвестности о судьбе моей, а может быть, иду выслушать мой смертный приговор.

VI

С поперечной дорожки, мимо которой Богуслав с Ардатовым приближались к освещенному дому, шла с поспешностию навстречу к ним стройная, нарядная дама; прекрасное лицо ее было оживлено нетерпеливостию.

— Господа, — сказала она почти с неудовольствием, — это безумно… это ни на что не похоже… я не ожидала от вас такой безрассудности.

— Княгиня, — вскричал Богуслав, кинувшись навстречу к ней и с жаром схватив ее руку, — ваш брат пусть говорит вам за меня: он знает, как я страдаю! Милая княгиня, не укоряйте меня ни в чем; я почти не владею собой… Боже мой!.. Я между жизнию и смертию… Пожалейте меня.

Доброе сердце Тоцкой было тронуто.

— Друг мой, — сказала она — и звуки ее голоса отзывались чувством, — вы уверены в моем участии в судьбе вашей, а потому поймете мое беспокойство: почти вслух говорят о вашем удалении, о вашей странности; отец ваш огорчен и, так сказать, озадачен вашим поступком… это не могло быть в плане сегоднишнего объяснения… Для чего казаться странным: тут нет цели… Пойдемте!

— Ардатов только сейчас привез мне письмо от генерала В… — сказал Богуслав, — и я иду говорить с отцом моим… Смею ли я спросить вас о нашей Софии?

— Через час я буду с ней на площадке против дома: вы можете видеть нас и говорить с ней; идите теперь.