Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

Антипу Аристарховичу не понравилась такая поспешность графа: во-первых, потому, что старик почитал это некоторого рода ветренностию, а во-вторых, что, проведя несколько дней и ночей в письменных трудах, по линейке, весьма тщательно и со строжайшим наблюдением количества запятых и посильной своего века грамматики, он желал, и весьма справедливо, чтоб граф увидел, прочитал и оценил труды его; однако же делать было нечего; нетерпеливость выражалась резко в больших глазах Обоянского — надобно было отвечать; он наморщился и важно произнес на последней странице, в самом низу написанные слова:

— И того, за 980 ревизских душ, со всем имением, как оно состояло по прежним планам и описям, по выпрошенной цене следует заплатить: 320 500 рублей.

— Благодетель мой, — воскликнул Обоянский, бросившись на шею худощавому судье, — отец и искупитель мой, — повторял он несколько раз, — что же ты медлил объявить мне о таком счастии! Что же за препятствия смущают твою благородную душу?

— Ваше сиятельство, — сказал растроганный Антип Аристархович, позабыв свою досаду, — цена неимоверная смущает меня; по 327 рублей 4¼ копеек за каждую ревизскую душу! Слыханное ли это дело! В теперешнее ли это время!

— Друг мой, — перебил его Обоянский, — мне не жаль денег: сейчас же получи от меня половину и располагай, как твоею собственностию. Не говори, благодетель мой, ни слова: дивлюсь тебе, благоговею пред твоей честной душой. Позволь только мне отблагодарить тебя достойно. Теперь мне остается съездить в Нижний Новгород, привезти остальные деньги на расплату — и дело мое кончено!

Как ни отговаривался судья, а билеты на 165 тысяч рублей были вложены сильною рукою графа Обоянского в боковой карман его вишневого французского кафтана. Встревоженный такою неожиданною и чрезвычайною доверенностию, он вскочил с дивана и в восторге бросился на колени пред графом.

— Ваше сиятельство, — вскричал добрый Антип Аристархович, утирая крупные слезы, побежавшие по лицу, — у меня нет слов благодарить вас за столь неслыханную веру к моей честности… здесь даже нет свидетелей: я могу запереться.

Граф не дал продолжать, он поднял его, заключив в свои богатырские объятия, и худощавый адвокат уже молчал: в нем захватило дух и отняло охоту продолжать объяснение, чтоб опять не попасть на мужественную грудь к ласковому графу.

— Я сейчас же возьму для безопасности двух полицейских служителей, сказал он, откланиваясь Обоянскому, — и еду продолжать начатое. Ваше сиятельство увидите меня уже с окончательным актом.

Заключив поклоном сказанное, он опрометью бросился к дверям, опасаясь, чтоб граф не вздумал проститься с ним по-своему.

— Бог с тобою, честнейшая душа! Счастливый тебе путь, — раздавался по двору громкий голос Обоянского, но судья был уже в безопасности: он запер между тем калитку и несся вдоль забора к своему благословенному жилищу.

XXIX

Влево с почтовой дороги из Смоленска на Оршу есть маленькое селение, называемое Кривой Починок. Несколько избушек, выстроенных рядом, занимают самую оконечность той лесистой на протяжении к западу возвышенности, коею граничило, говорят, некогда древнее Смоленское княжество. Сие селение укрывается от окрестностей за высоким лесом; с большой дороги видна только мельница, сзади крестьянских хижин на старинном кургане поставленная; верст за десять она выказывается уже над лесом и машет своими поднебесными крыльями.

На другом кургане, вправо от мельницы, возвышался господский домик, деревянный, в одно жилье, старинной постройки, обнесенный густыми яблонями и кустами барбарису. Этот дом и все селение с мельницею принадлежали помещику Белебею, отставному манеру, когда-то, в старинные царствования, отслужившему и сюда удалившемуся на покой. Больной семидесятилетний старик, проводив на войну внучат, остался один-одинехонек; он не имел духу расстаться с домом, некогда им самим построенным, и лучше хотел погибнуть, нежели предательски оставить его на поругание врагу. Дом Белебея состоял всего из четырех чистых покоев, разделявших оный на две половины, и сеней, перегороженных пополам, на кухню и лакейскую.

Лицевые окна глядели с высокого кургана на березовую рощу, бывшую, так сказать, преддверием обширного леса, который пробирается отсель к Красному и далее, и на скромный проселок, выбегавший дорогим гостем из лесу на перепутье к старцу-инвалиду.